Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Вынужденная ограниченность изслдованій. Болзнь. — Участіе товарищей. — Обмнъ рзкостями. — Въ Тироль.

Въ Мюнхен я заболлъ.[3]

Рдко чья болзнь протекала среди такого сочувствія.

Товарищи на-перебой занимали меня разговорами съ цлью отвлечь мои невеселыя мысли отъ центра къ периферіи, отъ сущности моей болзни на второстепенные предметы вншней жизни.

— Попробую, дышетъ-ли онъ?

Они безъ устали комбинировали сладкія возможности перевезти меня на зеленые склоны Тироля, гд бы смерть, разъ таковая была неизбжна, показалась бы мн пріятной.

Бдняга Сандерсъ долженъ умереть, какъ подобаетъ человку съ золотымъ сердцемъ, — горячо говорилъ Крысаковъ. — Иначе я не прощу себ этого всю жизнь.

— Крошка Сандерсъ испуститъ духъ у подножія доломитовъ, — торжественно поднялъ руку Южакинъ.

— Мальчика слдуетъ отнести на ледникъ, — задумчиво говорилъ чистоплотный Мифасовъ. — Это одно въ состояніи предотвратить быструю порчу.

Они горячо обсуждали тексть телеграммы, которую пошлютъ изъ Тироля издателю, человку непосредственно заинтересованному въ датахъ нашей смерти. Каждому хотлось, чтобы была принята его редікція.

Южакинъ предполагалъ просто:

— Krochka sconclialsia — крошка скончался.

Крысаковъ и Мифасовъ, единодушные въ понятіяхъ о красот, предпочитали боле изящное:

— Enfant est fini — дитя погибло.

Я присоединился къ большинству, и они ухали спокойными въ кабачекъ Симплициссимуса, шумно общая послать по дорог доктора, на случай — необходимости констатировать мою смерть.

Доктору не удалось этого сдлать и посл нсколькихъ неловкихъ пріемовъ со шприцемъ, онъ сказалъ:

— Вы здоровы.

Я съ нимъ не согласился и далъ ему девять марокъ. А чтобы смягчить этотъ поступокъ, спросилъ:

— Вы были въ Берлин?

— Милостивый государь, — вжливо, но убійственно холодно отвтилъ онъ: — Если вы и не вполн здоровы, то, во всякомъ случа, настолько, чтобы отвчать за свои слова. Не такъ ли?

— Такъ, — сказалъ я невнятно.

— Тогда пусть вамъ будетъ извстно, что я былъ въ Лондон, былъ въ Париж, былъ гд угодно, только не въ Берлин.

— А я думалъ, что вы — пруссакъ, — воскликнулъ я съ неосторожностью человка, стоящаго одной ногой въ могил.

— Я — пруссакъ?! — сдавленнымъ голосомъ спросилъ онъ. — Милостивый государь… — онъ дрожащими руками собралъ свои инструменты… — Милостивый государь… Въ такомъ случа, вы — тоже самое!

— Вы всегда такъ разговариваете съ больными? — спросилъ я, приподнимаясь съ подушки.

— Простите, — пробормоталъ онъ, пристыженный.

Я хотлъ у него спросить, вс ли граждане объединенной Германіи обидчивы до такой степени, но онъ ушелъ.

Меня повезли въ Тироль.

ШТЕЙНАХЪ

Вздорное обвиненіе. — Разрывъ. — Въ свободную страну!

Только теперь, оглядываясь назадъ, я постигаю, насколько серьезна была моя болзнь. Не ограничившись полнымъ разстройствомъ органовъ пищеваренія, она привела въ негодность часть моего мозгового вещества, посявъ въ немъ мысль похать въ Штейнахъ.

Не знаю, можетъ ли служить мн оправданіемъ, что въ «Спутник туриста» (С. Н. Филипповъ) сказано о Штейнах, какъ объ одномъ изъ лучшихъ мстъ на земной поверхности. Едва ли. По крайней мр, я напрасно протягивалъ къ товарищамъ лживую и во всхъ отношеніяхъ скверную книжку. Они только отмахивались и повторяли:

— Вы насъ предали, Сандерсъ… Ваша игра слишкомъ очевидна… Акціи курорта котировавшіяся, не выше газетной бумаги — три дня тому назадъ прыгнули втрое. Почти во столько же, во сколько мы увеличили собой число туристовъ…

— Друзья мои, — вскричалъ я. — Друзья мои! Разв здсь, въ этой книжк, не сказано ясно: «Съ половины іюля и до сентября — огромный наплывъ туристовъ?»

— Вы — геніальный финансистъ Сандерсъ, но вы — плохой товарищъ, — отвчали они съ сухими ироническими улыбками.

— И это въ благодарность за то, что я оставался лишнія сутки въ Инсбрук, въ этой… столиц Тироля (въ припадк гнва Крысаковъ не разбиралъ словъ), чтобы купить себ чемоданъ и поднять васъ на ноги, Сандерсъ. Но и у вашего одра, Сандерсъ, вы представляли бы трупъ, жалкую куклу, которая была бы не въ состояніи вознаградить меня за хлопоты даже оставшимся посл нея платьемъ!

— Дйствительно, Сандерсъ, надо быть большимъ эгоистомъ, чтобы шить себ платье, которое не налзаетъ ни на одного изъ вашихъ товарищей, — согласился Южакинъ.

— Вы это называете эгоизмомъ, Южакинъ?! Это — низость, тонкій, гнуснйшій по своей сложности разсчетъ. Ну, пусть его пиджакъ не лзетъ на васъ, коротокъ Мифасову, но при чемъ здсь я? Это уже не совпадете, это… это…

— Въ самомъ дл, Сандерсъ, — тонко улыбнулся Мифасовъ. — Наши костюмы вамъ впору, даже велики. Костюмъ Южакина, напримръ, налзетъ на каждаго, а ваши… Конечно, конечно, ваши брюки на меня налзутъ, но едва ли они будутъ изящны, Сандерсъ. По крайней мр, безъ кружевъ.