Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Этотъ человкъ, которому, казалось, достаточно было вынуть изъ кармановъ руки или дернуть себя за бичевку, чтобы выпасть изъ платья, какъ зернышку изъ ветхой скорлупки, — былъ неумолимъ, когда дло касалось купанья или ванны.

Я смотрлъ на его мясистое лицо, напоминавшее, благодаря бакенбардамъ, лопнувшій въ двухъ мстахъ мшокъ съ паклей; на зажатый въ большой рук единственный, можетъ быть, разъ вычищенный ботинокъ; на искуственно созданный имъ передъ глазами родной уголокъ, — и думалъ о трещавшемъ на этихъ могучихъ плечахъ пресловутомъ нмецкомъ кафтан.

Онъ трещалъ и трещалъ пока ни слился съ крысаковскимъ храпомъ и пока силуэты предметовъ ни потухли на чистомъ фон уютныхъ стнъ… Стны растаяли, и я оказался въ миломъ старомъ Нюрнберг…

Я проснулся отъ толчка ворвавшейся въ комнату тишины, смнившей храпъ Крысакова.

Вс ночи, который я былъ вынужденъ проводить въ сосдств съ этимъ человкомъ, кажутся мн проведенными въ углу старой кареты, съ дрожащими подъ немолчный грохотъ колесъ дверцами и стеклами. Я засыпаю подъ этотъ грохотъ и просыпаюсь, какъ отъ толчка, разбуженный его прекращеніемъ.

Когда я, поборовъ дрему, приподнялъ вки, Крысаковъ сидлъ въ углу комнаты на корточкахъ, вертя въ рукахъ подобіе маленькаго узловатаго бурдючка и, сопя, развязывалъ замотанную на одномъ изъ узловъ бичевку.

Время отъ времени онъ бросалъ въ мою сторону быстрый и опасливый взглядъ.

Его терпніе съ бичевкой скоро истощились, и онъ попросту прогрызъ синій мшочекъ, оказавшійся громаднымъ исказившимся подъ вліяніемъ содержимаго носкомъ.

Запустилъ въ дырку два пальца и, вытянувъ на свтъ Божій початую восьмушку чаю, долго любовался ею съ ласковымъ и растроганнымъ выраженіемъ лица.

Потомъ положилъ въ умывальную кружку щепотку чаю, и принялся, не спша, размшивать жидкость ручкой моей зубной щетки. Онъ пилъ въ прикуску.

Выпивъ дв кружки, онъ спряталъ чай и уже собралъ края дырки, чтобы завязать ихъ кусочкомъ подкладки, прибавивъ этимъ новый, узолокъ къ пяти или шести прежнимъ, какъ вдругъ что то вспомнилъ.

«Что то» оказалось пачкой нмецкихъ ассигнацій, которую онъ тихо, съ невроятными предосторожностями извлекъ изъ дебрей своего платья, чтобъ до поры до времени похоронить въ завтныхъ глубинахъ носка.

Считая недостойнымъ скрывать дале свое присутствіе, я сказалъ съ легкимъ упрекомъ:

— Крысаковъ, Крысаковъ! Не вы ли насъ увряли, что не имете ни одной копйки, когда мы, истратившись, отказывали себ въ самомъ необходимому ожидая денегъ? Стыдитесь, Крысаковъ — вы поступили не по товарищески.

Вмсто отвта, онъ всплеснулъ руками и воскликнулъ съ фальшивымъ восгоргомъ:

— Какой вы красивый Сандерсъ! Я никогда не думалъ, что вамъ такъ идетъ ночная рубашка! Рисовать васъ будетъ для меня чистымъ отдыхомъ и благословеніемъ Божіемъ. Повернитесь ко мн въ профиль, что-бъ я усплъ схватить это выраженіе. Боже мой!.. Благодарю васъ.

Но, видя, что лесть на меня не дйствуетъ, онъ перемнилъ восторженное выраженіе лица на скорбное и глухо сказалъ.

— Бдная старуха! Когда я прощался съ ней, она была безъ памяти отъ горя.

— Какая старуха?

— Вдова, — сказалъ онъ со вздохомъ. — То есть даже не вдова, а скоре бабушка моего лучшаго покойнаго друга. Старушка вритъ въ меня, какъ въ Бога, и передъ отъздомъ передала мн на сохраненіе вс свои сбережения… Семьдесятъ лтъ упорнаго, каторжнаго труда!..

Онъ длалъ видъ, что смахиваетъ слезу, и, стыдясь своей слабости, повторилъ, съ мягкой улыбкой:

— Восемьдесятъ лтъ работы, не покладая рукъ Надо быть послднимъ негодяемъ, чтобы не сохранить ея денегъ! Неправда ли, добрый Сандерсъ?

— Правда, — спокойно отвтилъ я. — Но не объясните ли вы мн, Крысаковъ, почему каторжная работа старушки оплачивалась нмецкими ассигнаціями?

Онъ этого не ожидалъ. Впрочемъ, быстро оправился и, схвативъ съ громкимъ фальшивымъ смхомъ подушку, бросилъ ею въ мою голову, ловко сбивъ со стола мои карманные часы. Они погибли.

* * *

Нюрнбергъ.

Музей пытокъ насъ нсколько разочаровалъ.

Инструменты были стары и примитивны, коллекція ихъ совершенно не пополнялась. Завоеванія послднихъ вковъ прошли безслдно, не задвъ повидимому, добродушныхъ обитателей города.

Боле выгодное впечлтлніе произвелъ на насъ иллюстрированный прейсъкурантъ пытокъ на любое преступленіе. Многихъ было нетрудно поставить дешевыми домашними средствами, что длало ихъ доступными для бднаго, маловзыскательнаго простого люда.

Человкъ, не гонявшійся за формой и вншнимъ блескомъ, могъ очистить свою душу, сжимая носъ обыкновенными сахарными щипцами, или растягивая ротъ аналогичнымъ приспособленіемъ для перчатокъ.

Людей съ боле обостренымъ чувствомъ раскаянія рекомендовалось ущемлять за голову дверьми или каминными щипцами, которыми, при извстномъ навык, легко удалялся и языкъ.

Преступныя жены свободно исправлялись укладкой ихъ въ подобіе скрипичнаго фугляра, съ забивкой въ крышку длинныхъ гвоздей, расположенныхъ по вкусу и подъ присмотромъ особаго компетентнаго лица.

Исправленіе боле мелкихъ пороковъ обходилось въ гроши, начиная съ бросанія въ воду и кончая примркой собачьяго намордника.