Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Вы, герръ Миллеръ, кажется, купили вашего новаго мопса? — спрашиваетъ Штумпе, обводя компанію взглядомъ, который ясно говоритъ — «слушайте, слушайте! Сейчасъ я выкину штуку еще позабористе».

— Да, герръ Штумпе. Не хотите ли вы на немъ покататься верхомъ? — подмигиваетъ неистощимый Миллеръ, вызывая долгій хохотъ.

— Нтъ, герръ Миллеръ. Но теперь намъ опасно придти въ вашъ домъ сть вашъ обдъ.

— Почему? — хоромъ спрашиваютъ вс, затаивъ дыханіе.

— Потому что вы можете угостить насъ вашими сосисками изъ вашего мопса.

— Хо-хо-хо!!!

— Хи-хи!

— Хо-хо. Кххх… Рррр… Однако, этотъ Штумпе тоже съ язычкомъ! Хо-хо… Такъ, какъ вы говорите? «Колбаса изъ мопса?» Ну, и чудакъ-же! Вамъ бы попробовать написать что нибудь въ «Lustige Bl"atter»…

Такъ они веселятся до двухъ часовъ ночи. Потомъ каждый платитъ за себя и вс мирно возвращаются подъ теплое крылышко жены.

— Сегодня мы прямо помирали отъ хохоту, — говоритъ длинный Гроссштокъ, накрываясь периной и почесывая животъ. — Этотъ чудила Штумпе такую штучку выкинулъ! «Накормите-ка насъ, говоритъ, герръ Миллеръ, собачьими колбасами». Вс со смху полопались.

ЧЕЛОВКЪ ЗА БОРТОМЪ

Сейчасъ я буду писать о томъ, что наполовину испортило наше путешествіе, о томъ, что повергло насъ въ чрезвычайное уныніе и, благодаря чему, мы потеряли человка, который доставлялъ намъ не мало хорошихъ веселыхъ минуть.

Однимъ словомъ — я разскажу объ инцидент съ Митей.

Митя, поживъ нсколько дней въ Берлин, началъ уже пріобртать нкоторый навыкъ въ язык и сталъ понемногу отставать отъ неряшливой привычки путать: «бутеръ» и «брудеръ», «шинкенъ» и «тринкенъ».

Уже лицо его приняло выраженіе нкотораго превосходства надъ нами, а разговоръ — тонъ легкаго снисхожденія къ нашимъ словамъ и шуткамъ.

Уже онъ, отправляясь куда нибудь съ Крысаковымъ и надвъ яркій галстукъ и старую панаму, пытался изрдка принимать видъ барина, путешествующаго со слугой, такъ какъ шелъ онъ впереди, заложивъ руки въ карманы и насвистывая маршъ, въ то время какъ Крысаковъ, неся въ одной рук ящикъ съ красками, въ другой — фотографическій аппарату скромно плелся сзади.

Мы не могли налюбоваться на него, когда онъ, проходя по Фридрихштрассе, бросалъ влюбленный взглядъ на свое отраженіе, затмъ задвалъ плечемъ пробгавшую мимо горничную съ покупками и говорилъ густымъ, какъ изъ пустой бочки, голосомъ:

— Пардонъ!

Горничная испуганно оглядывалась, и онъ пускалъ ей въ слдъ самый лучшій излюбленный пріемъ своего несложнаго донжуанства:

— Гибъ миръ эйнъ куссъ.

И, все таки, то, что случилось съ Митей, было для насъ совсмъ неожиданно. Постараюсь возстановить весь инцидентъ въ полномъ объем, какъ онъ выяснился потомъ изъ разспросовъ, справокъ и сопостановленій.

Прошло уже нсколько дней посл нашего прізда въ Берлинъ.

Такъ какъ ясные дни были для насъ очень дороги, то мы, выбравъ одно туманное, дождливое утро, ршили посвятить его Вертгейму. Кто изъ бывшихъ въ Берлин не знаетъ этого колоссальнаго сарая, этого апофеоза нмецкой промышленности, этого живого памятника берлинской дешевизны, удобства и безвкусицы?

— Митя! — сказали мы, поднявшись въ башмачное отдленiе. — Этотъ магазинъ очень великъ и тутъ легко заблудиться и потеряться. Ты парень, можетъ быть, и неглупый, да только не на нмецкой почв. Поэтому, сядь вотъ тутъ за столикомъ въ ресторанномъ отдленіи, попроси стаканъ чаю и жди насъ.

— Слушаю-съ, — сказалъ онъ, смотря въ потолокъ. — Ой-ой, какъ тутъ высоко…

— Митя! — строго крикнулъ Крысановъ. — Опять?!

— Что, Алёксандръ Алексичъ?

— «Что»… Будто я не знаю. Я тебя насквозь вижу!

— Простите… И откуда вы все знаете? Я всего только одну кружечку выпью. Мюнхенскаго. Чаю не хочется. Удивительно — только подумаешь, а вы уже знаете.

— Ну, ладно. Только одну кружечку, не больше.

Мы оставили его за столикомъ, ушли въ бельевое отдленіе — и больше его не видли. Вернулись, нашли столикъ пустымъ, обгали вс этажи, но такъ какъ у Вертгейма милліонъ закоулковъ — пришлось махнуть на поиски рукой, надясь на то, что какимъ нибудь образомъ добрался Митя до нашей гостинницы и ждетъ насъ въ номер.

Увы! Его не было тамъ; онъ не пришелъ и вечеромъ; не пришелъ на другой день. Мы заявили полиціи, сдлали публикацію въ трехъ берлинскихъ газетахъ — о Мит не было ни слуху, ни духу. А на третій день намъ уже нужно было хать дальше, въ Дрезденъ. Мы оставили консулу нкоторыя распоряженія, немного денегъ и, полные мрачныхъ предчувствій и грусти — ухали.

Что же длалъ Митя?

Оставшись одинъ, онъ выпилъ кружку пива, потомъ еще одну, и еще; міръ показался ему свтлымъ, радостнымъ, а люди добрыми и благожелательными.

— Пока мои хозяева вернутся — пойду-ка я полюбуюсь на магазинъ. Я думаю, они не разсердятся.

Онъ нацарапалъ карандашомъ на мраморномъ столик (мы не замтили тогда этой надписи):

— «Не множко я погуляю пока звините скоро завернусь пеіте хорош. пиво Савтую. Пріят. опетита. Вашъ слу. Митя.»