Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Мимикрія! Защитный цвтъ. До сихъ поръ я видлъ это только у бабочекъ.

Такъ какъ мы не были одарены свойствомъ мимикріи и не могли слиться съ окружающей насъ обстановкой, то сторожъ, вернувшись, безъ труда отыскалъ насъ и потребовалъ на чай, за то, что пошевелилъ палкой.

Осьминогъ, присосавшись къ стн, смотрлъ, какъ мы расплачивались, и въ его страшныхъ выпученныхъ глазахъ тоже ясно читалось всеобщее, какъ эпидемія, желаніе получить съ форестьера на чай.

— А вотъ, — сказалъ я Сандерсу, — посмотрите-ка какія хорошія раковины. Если бы на каждой изъ нихъ было еще написано «Привтъ изъ Ялты» — совсмъ он были бы настоящими раковинами.

— А вотъ это, такъ называемая, чернильная рыба, — сказалъ Сандерсъ. — Кстати, надо будетъ нынче вечеромъ написать домой письмо.

Сандерсъ никогда ни въ чемъ не хотлъ отъ меня отставать. Стоило только съострить мн, какъ острилъ и онъ.

— Однако, — ледянымъ тономъ сказалъ я. — Атмосфера начинаетъ сгущаться. Пожмите осьминогамъ лапы и пойдемъ отсюда.

Конечно, Габріэль уже дожидался при выход. И, конечно, онъ уговорилъ насъ хать на Позилиппо.

Мы не жалли, что похали. Чудесная живописная дорога… Съ одной стороны обрывистый берегъ моря, съ другой — непрерывный многоверстный рядъ домишекъ, населенной ужасающей бднотой. Но все это такъ красиво: грязные растрепанные дти, лнивые прохожіе, тяжелыя простоволосыя простолюдинки, перебрасывающаяся изъ окна съ сосдкой тихими односложными словами, или перебгающія дорогу съ фьяской вина подъ мышкой, живописное тряпье, развшанное на стнахъ и окнахъ домишекъ, обрывокъ псни, донесшійся слва, запахъ свжей рыбы, донесшійся справа, клубъ золотой отъ заходящаго солнца, пыли впереди и крики мальчишекъ бгущихъ сзади за экипажемъ, въ чаяніи получить что нибудь съ ошаллаго иностранца…

Позилиппо… Ресторанъ съ верандой на громадной высот, надъ моремъ. Вдали выгнулась изъ воды мощная спина Капри — мста невольнаго заточенія Максима Горькаго.

Чисто физическое, животное чувство довольства охватило насъ, когда мы, потребовавъ вина и музыки, погрузились въ созерцаніе тихаго синяго моря, теплаго неба и осколка блдно-розовой луны въ чистой прозрачной высот.

Нжная, сладкая итальянская псня, тихій рокотъ двухъ гитаръ, теплота наступающаго вече…

— Carrtolina postale!!

— О, чтобъ тебя черти забрали! Что такое?

— Carrtolina postale.

— Провались ты съ ними вмст! Даже сюда забрался, каналья.

— Возьмите. Хорошія карточки.

— Отстань, теб говорятъ.

— Тогда, знаете что? Я васъ познакомлю съ барышней… Синьорита беллиссима! Рариссима! Чрезвычайно честная двушка, но вы сами понимаете… Отецъ бдный…

— Не надо.

— Увряю васъ — красавица…

Сандерсъ сдлалъ видъ, что заинтересовался. Сталъ участливо разспрашивать:

— Неужели, красавица?

— О, mio Dio!..

— И вы говорите — честная двушка?

— Чрезвычайно честная.

— Ну, что вы говорите?! Это неслыханно! А отецъ бдный?

— О, очень бдный!

— Неужели? Что же это онъ такъ… Работы нтъ?

— Нтъ. Такъ хотите — подемъі?

— Вы говорите — красавица?

— Да, очень. Но бдность — сами понимаете…

— Ничего, ничего. И очень красивая, выговорите?

— О, да.

— Она, можетъ быть, просто хорошенькая… Или дйствительно — красавица?

— Настоящая!

— Такъ, такъ… Ну, ступайте! Намъ ничего не надо.

— Синьоры! Это васъ ни къ чему не обязываетъ, — отчаянно возопилъ продавецъ открытокъ, видя, что добыча ускользаетъ. — Вы только можете посмотрть! Право, подемъ.

— Carrtolina postale!!

Но въ это время Габріэль, подойдя къ веранд, услышалъ его слова и налетлъ на него, какъ коршунъ, — изгнавъ бднягу въ одну минуту.

Смыслъ его протеста былъ такой, что, дескать, эти хорошіе господа принадлежатъ ему, онъ ихъ нашелъ, честно около нихъ кормится и никому другому не позволитъ переходить себ дорогу.

Они спорили, будто два гуртовщика о стад барановъ.

Впрочемъ, мы ихъ умиротворили, выславъ остатки вина и мартаделлы; вся компанія продавцовъ открытокъ и просто ротозевъ, подъ предводительствомъ Габріэля, услась на ступенькахъ и стала пировать, издавая въ честь нашу восторженные крики и произнося заздравные тосты.

Я замтилъ, что Сандерсъ былъ наверху блаженства: около насъ гремла спеціально нанятая нами музыка, пли для насъ пвцы, внизу пировала восторженная чернь подъ командой нашего перваго министра… Я подозрваю: не чувствовалъ-ли Сандерсъ себя въ этотъ моментъ королемъ среди своего добраго народа?

Вечеромъ каналья Габріэль, дйствительно, повезъ насъ «смотрть тараттеллу».

Въ этотъ вечеръ изученіе неаполитанскаго быта ни на шагъ не подвинулось впередъ.

Мы были безсовстно обмануты.

Васъ, — путешественниковъ, которые когда нибудь попадутъ въ Неаполь, — хочу я предупредить, что такое «тарантелла», которую такъ усиленно рекомендуютъ нечестные гиды…

Насъ (меня и Сандерса) ввели въ большую круглую комнату, стны и потолокъ которой были покрыты зеркалами. Вокругъ стнъ диваны, посредин комнаты круглое бархатное возвышеніе — все это аляповатое, ужасающе грубое.