Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Вы знаете, что? — дрожа отъ негодованія, вскричалъ Мифасовъ. — Я думаю, что намъ придется изъ-за этого проклятаго человка ухать изъ Неаполя раньше времени. Вы подумайте: если онъ умретъ съ голоду, мы будемъ виновниками его смерти… Потому что онъ ни пьетъ, ни стъ и здитъ за нами съ утра до ночи. Онъ ничего не зарабатываетъ, не получаетъ ни отъ насъ, ни отъ другихъ пассажировъ, которымъ онъ изъ-за насъ отказываетъ! Что привязало его къ намъ? Какую несбыточную мечту лелетъ онъ, привязавшись къ намъ, какъ пьявка къ безкровному желзу. Постойте! я ему сейчасъ скажу все, какъ слдуетъ!

— Не надо! Самое лучшее не обращать на него вниманія… Представимъ себ, что его нтъ.

Мы пошли дальше, весело бесдуя, а Габріэль плелся за нами на своей лошаденк, изрдка окликая насъ, льстя и заискивая.

Съ этого вечера мы стали прикидываться, что совершенно не замчаемъ его, не слышимъ его голоса и не видимъ тла. Онъ вертлся около насъ, предлагалъ, клянчилъ, а мы продолжали начатую бесду и смотрли сквозь него, какъ сквозь оконное стекло, равнодушнымъ, не останавливающимся взглядомъ.

Утромъ возникъ споръ: хать ли въ Помпею и на Везувій или только въ одну Помпею.

— На что намъ Везувій? — говорилъ Сандерсъ. — Обыкновенная гора съ дырой посредин. Ни красоты, ни смысла. Тмъ боле, что она вдь и не дымится.

— Тогда, значитъ, и Траянову арку не нужно было смотрть: обыкновенная арка, съ дырой посредин и тоже не дымится.

— Это не то. Не можемъ-же мы разсматривать вс интересные предметы только съ двухъ сторонъ: дымятся они или не дымятся. А вулканъ долженъ дымиться. Это его профессія. Если-же онъ этого не длаетъ — не стоитъ и смотрть на лодыря.

— Господа! Кто за Везувій, — сказалъ Крысаковъ, — пусть подыметъ руки.

Было такъ жарко, что никто и не пошевелился. Даже самъ Крысаковъ — поклонникъ вулкановъ — помахалъ рукой, но поднять ее не имлъ силы.

Везувій провалился.

Гидъ, нанятый черезъ контору гостинницы, повезъ насъ въ Помпею.

Конечно, почти всю дорогу за нами халъ Габріэль, взывая къ намъ, предлагая освободить насъ отъ гида и суля различные диковинные уголки въ Помпе, о которыхъ гидъ и не слыхивалъ.

Пустыя угрюмыя развалины Помпеи производятъ тягостное, хватающее за душу впечатлніе. Стоять одинокіе пустые, какъ глазницы черепа примолкшіе дома, облитыя жестокимъ, слпящимъ глаза солнцемъ… Въ каждомъ закоулк, въ каждомъ крошечномъ мозаичномъ дворик притаились тысячелтія передъ которыми такими смшными, жалкими кажутся наши «завтра», «на той недл» и «въ позапрошломъ году».

Останавливаетъ вниманіе и углубляетъ мысль, — не главное, не вся улица или домъ, а какой нибудь трогательный по жизненности пустякъ: камень, лежащій посреди узкой улицы на поворот и служившій помпейскимъ гражданамъ для перехода въ грязную погоду съ одной стороны улицы на другую; какой нибудь каменный прилавокъ съ углубленіемъ посредин для вина — въ томъ домишк, который когда-то былъ винной лавкой.

Это даетъ такое до жгучести яркое представленіе о прошлой повседневной жизни! Такъ хочется закрыть глаза, задуматься и представить толстаго, обрюзгшаго продавца вина, разгульныхъ покупателей толпящихся въ лавченк, стукъ сандалій промелькнувшей мимо женщины; станъ ея лниво изгибается отъ тяжести кувшина съ водой и черные глаза щурятся отъ солнца, разбивающаго золотые лучи о блый мраморъ стнъ…

Спитъ мертвая теперь, высохшая, изглоданная временемъ, какъ мумія, Помпея, — скелетъ, открытый черезъ дв тысячи лтъ.

Только проворныя изумрудныя ящерицы быстро и безшумно скользятъ среди расщелинъ стны покрытой тысячелтней пылью, да болтливый, жадный, вертлявый гидъ оглашаетъ немолчной трескотней мертвыя, какъ раскрытый гробъ, улицы.

Вотъ посреди улицы фонтанъ… Бронзовый фавнъ съ раскрытымъ ртомъ, изъ котораго когда-то лилась вода. Гидъ обращаетъ наше вниманіе: нижняя губа и часть щеки фавна совершено стерта; на мрамор водоема видна большая глубокая впадина — будто оттискъ руки въ мягкомъ тст. Это — слды милліоновъ прикосновеній устъ жаждущихъ помпеянъ — на лиц бронзоваго фавна, и милліоны прикосновеній рукъ, опиравшихся на мраморный край водоема, въ то время когда губы сливались съ бронзовыми губами фавна.

Англійская туристка, обозрвающая Помпею…

Въ Рим, въ собор св. Петра, большой палецъ бронзовой статуи Петра наполовину стертъ подлуями врующихъ; въ какой-то другой церкви мраморная статуя популярнаго святого — иметъ странный видъ — одна нога обута въ бронзовый башмакъ. Зачмъ? Мраморъ очень непрочный матеріалъ для поцлуевъ. Надолго его не хватитъ.

Этотъ стертый ротъ фавна и большой палецъ св. Петра даютъ такое ясное представленіе о времени, мр и числ, что сжимаешься, длаешься маленькимъ-маленькимъ и чувствуешь себя песчинкой, подхваченной могучимъ самумомъ, рядомъ съ милліонами другихъ песчинокъ, увлекаемыхъ въ общую міровую могилу…

— Что онъ вамъ показываетъ какого-то дурацкаго фавна. Пойдемъ со мной, добрые, великодушные синьоры!.. Я вамъ покажу такія пикантныя фрески, что вы ахнете. Только мужчинамъ ихъ и показываютъ, дорогіе, прекрасные синьоры!