Экспериментальный фильм

(Классическое наставление, так часто встречающееся в волшебных сказках. Происхождение его не вызывает сомнений: знак над норой мистера Лиса, мрачным логовом, наполненным костями, предостерегающий потенциальных невест, легкомысленных и наивных. Будь смелой, но не слишком. Иначе кровь твоя замерзнет и перестанет течь по жилам.)

Я заставила себя спросить:

– Что мне нужно сделать?

А что ты готова сделать?

– Что нужно?

Я произнесла это как вопрос, но она приняла мои слова как утверждение. Внезапно она оказалась ближе, поглотив Сидло, вскрикнувшего от приятной боли: «о да, благодарю тебя». Ее лицо, скрытое вуалью, касалось моего, нос мой едва не проник в отверстие, зиявшее на месте ее носа.

Слушай меня, повторила она беззвучным шепотом, который проник в мою голову, заставляя мозг вибрировать. Она еще не здесь, но скоро будет здесь. Я – Ее предвестница. Она осветила меня своим светом, и я стала ее отражением, ее искаженной тенью. Но я – даже не десятая доля того, чем является Она. Я призрак, а не бог. Всякий, живущий на земле, предпочтет иметь дело с призраком, а не с богом.

– Да, да, согласна.

Ты – это причина, по которой Она придет сюда. Прими это. Ты не отказалась от своего намерения. Ты продолжала идти, когда все вокруг, когда я предупреждала, что нужно остановиться.

– Да, это так, – вынуждена была признать я.

Ты создала для Нее дверь, и если ты сама не закроешь ее, эта дверь непременно откроется. Тогда Она будет появляться там, где пожелает, и представать перед теми, перед кем захочет, и Ее уже никто не остановит.

Похоже, настала пора совершить бескорыстный поступок. Как бы это ни было невозможно.

Миссис Уиткомб посмотрела вниз, а может, мне это показалось – сложно сказать, когда твои глаза закрыты.

В Дзенгасте, когда я спросила Канторку, возможен ли для меня побег, она рассмеялась мне в лицо. О, она была права. Слова, которые она произнесла, я помню до сих пор, хотя мне не хотелось верить, что это истина. «Выполняй свой долг, и Она не изберет тебя – таково Ее обещание. Если только Она не решит, что твой долг – быть избранной».

– Если я сделаю…то, что нужно, ты оставишь их в покое? – спросила я, сглотнув ком в горле.

Да, сестра. Насколько это в моих силах.

– А Она?

Не знаю. Никто не знает, что у Нее на уме.

Неудивительно.

Итак, я склонила голову в темноте, не смея даже молиться.

– Покажи мне.

Открыв глаза, я увидела.

Что на меня смотрят.

Как некогда та, что назвала себя моей сестрой, я знала – отныне этот взгляд будет обращен на меня всегда.

Жалюзи за ее спиной снова были опущены, сквозь щели проникали полоски дневного света. Я видела изображения, скользящие по ним, изменчивые, как струйки пара. Воспоминания, извлеченные из ее головы при помощи Сидло, превращались в кадры фильма, черно-белые и серебристые. Образы, возникающие перед мысленным взором давно умершей женщины.

Изображения постоянно колебались, так что рассмотреть их было невозможно; наконец я осознала, что ритм этих колебаний мне знаком: именно так мелькали солнечные блики на стенах вагона летним днем, когда мы ехали на поезде в Миннесоту, чтобы Кларк пообщался с дедушкой и бабушкой. Стоило мне понять это, и оптическая иллюзия, прежде бессмысленная, исполнилась значения.

Купе с мягкими диванами и деревянными панелями на стенах, маленькое и тесное. Мне никогда не доводилось путешествовать в таких маленьких купе – возможно, такими они были в викторианскую или эдвардианскую эпоху. Одна дверь, одно окно; женская рука в кремовой перчатке (моя?) втыкает последнюю булавку, прикрепляя к опущенным шторам кусок полотна и окончательно преграждая доступ дневному свету. Но причина воцарившегося сумрака не только в этом – перед моим лицом что-то колеблется. Легкая ткань, покрытая цветочным узором. Тоже светло-кремовая, почти белая, потускневшая до грязно-серого оттенка.

(Вуаль.)