– О, дело в том, что та, другая девочка, была в городе довольно известной персоной. Вокруг нее разгорелся громкий скандал. Не из-за того, что она сделала, скорее с ней сделали… Наверное, мисс Данлопп хотела, чтобы все это было поскорей забыто. Хотела дать миссис Уиткомб возможность начать жизнь с чистого листа.
– А как ее звали?
– Гизелла Вробль. Она приехала из окрестностей Гадс Липс, или, возможно, Йор Иар. Между этими городками имелось немало мелких ферм, в основном принадлежавших иммигрантам – анабаптистам-вендам. Ее отец, Хандрий Вробль, вышел из секты анабаптистов после того, как его жена Лиска умерла при родах. Но остальные венды, в основном, уехали после тех событий.
– Каких событий?
Тирни замешкался.
– Я принесу папку, – сказал он наконец.
Заметки Сафи свидетельствуют, что мы попросили копии материалов, которые он нам показал. На эту просьбу, как и на все другие наши просьбы, Тирни ответил согласием; бедняга провел не менее двух часов, делая ксерокопии с документов, хранившихся в той коробке мистера Уиткомба, что не имела отношения к шахте. Мы с Сафи тем временем заселились в тесный номер крохотного отеля, расположенного на той же улице, что и музей. Папка с материалами относительно Гизеллы Вробль оказалась совсем тоненькой.
– В 1957 году наш музей пережил жуткий пожар, – извиняющимся тоном пояснил Тирни. – Потом наводнение, потом опять пожар… вам еще повезло, что сохранились хоть какие-то документы этого периода. Согласно большинству свидетельств, 1886-й был тяжелым годом.
В папке лежали три газетных вырезки – одна из газеты, издаваемой в Чейсте, другая – издаваемой в Овердире, третья – в Верхнем Нью-Йорке. История, судя по всему, получила широкий резонанс, и я прекрасно понимала почему. Занимаясь исследованиями, связанными с рубежом веков, я выяснила, что по мере того, как близилось к концу 19-е столетие, страхи, связанные с концом света, стремительно нарастали. Впрочем, они значительно уступали по накалу той истерике, что вспыхнула в 1999-м, не говоря уж о 999 годе. В значительной степени страхи эти подстегивались всякого рода религиозными культами. Так, некая секта, называемая «Дети Живого Голоса», несколько раз устанавливала сроки апокалипсиса, пока, наконец, не отказалась от этой идеи. Разговоры о близящемся конце света зачастую представляли собой неплохой бизнес; но, хотя Хандрий Вробль, что называется, перешел от слов к делу, материальная выгода занимала его меньше всего.
Согласно всем трем статьям, Хандрий всегда жил замкнуто, ни с кем не общаясь. Соседи поняли, что он начал сходить с ума, лишь после того, как он выпустил на волю весь свой скот, собрал урожай намного раньше срока, сложил снопы в амбаре и запалил его. Полиция решила арестовать его, так как он представлял опасность для соседей, однако семья Хандрия убедила полицейских, что он скрылся в неизвестном направлении. На самом деле он прятался в подвале собственного дома, где предавался молитвам¸ и забивал в собственную голову гвозди, «подобно Иаили, убивающей Сисеру», как выразилась газета из Чейста. Под покровом ночи он вылез из погреба, наставив на детей и тещу дуло винтовки, погнал их на дымящиеся развалины амбара. Там они провели следующие две недели, тщетно ожидая, что Иисус Христос прибудет за ними на колеснице, увлекаемой ангелами, и увезет их в блаженные небеса; наверное, все они надеялись избежать при этом такой маленькой неприятности, как смерть.
На третьей неделе, во вторник утром, Гизеллу нашли среди развалин амбара, где она пряталась за кучей обгорелых стеблей. Ее бабушка, братья и сестры к тому времени были мертвы – кому-то Хандрий размозжил голову, кто-то не вынес голода и жажды. Глава уничтоженной семьи вновь отсутствовал. Хотя на поиски Хандрия немедленно был отправлен отряд полицейских, охота оказалась безрезультатной. Лишь неделю спустя тело обнаружили в одном из окрестных болот. Голова была аккуратно отсечена, рану на шее словно прижгли каленым железом. Прошло два года, и фермер, купивший «проклятое» поле Хандрия, вспахивая его, сломал свой плуг о человеческий череп, закопанный в землю примерно на фут. В правую затылочную кость было наполовину вбито четыре железных гвоздя.