Экспериментальный фильм

– Приглядитесь, и вы увидите множество совпадений, – заметила Морейн. – Скорее всего, они влияли друг на друга – ведь мальчик рос, наблюдая, как его мать беспрестанно рисует, и рисовать она начала задолго до его рождения. Возможно, после того, как Хайатт исчез, она воспроизвела его рисунки на стенах столовой в память о нем. Но между рисунками Хайатта и росписями, сделанными его матерью, – огромный путь.

На кадрах, запечатленных нашей камерой, можно рассмотреть изображение, которое Хайатт повторял чаще всего: женщина, закутанная в покрывало, от лица ее исходит сияние – в точности так, как у той, что его мать изобразила над главной дверью столовой. Не может не удивлять, что столь тревожный образ родился в воображении ребенка, которому еще не было восьми лет. Читая отзывы туристов о посещении Уксусного дома, я убедилась, что многие из них задают один и тот же вопрос (ответ никто из них не получил, возможно, потому, что ответить на этот вопрос невозможно): почему из всех рисунков Хайатта его мать решила увековечить на стенах столовой именно этот?

Говоря о муралах на стенах столовой, надо иметь в виду еще одно весьма драматичное обстоятельство: сад-лабиринт, вид на который открывается из окаймляемых росписями окон, был любимым местом игр Хайатта Уиткомба. После исчезновения ребенка именно там родители и няня обнаружили его последний след: ночную рубашку, наполовину закопанную в землю у дальнего края лабиринта, там, где начинается поле.

Согласно единственному отчету, который мне удалось обнаружить, ночную рубашку Хайатта вдавили в землю с такой силой, что она застряла в каменной расщелине и ее пришлось оттуда вырезать.

Кадры, на которых Морейн перечисляет симптомы болезни Хайатта, я пересматривала неоднократно, и всякий раз в горле возникал душный ком. Ощущение узнавания до сих пор слишком мучительно. Думаю, тогда, в Уксусном доме, я испытала его в полной мере. Впрочем, это всего лишь предположения, ибо разговор, как и все другие, полностью ускользнул из моей памяти. Именно острым чувством узнавания можно объяснить вопрос, который я задаю Морейн.

– Судя по тому, как вы описываете Хайатта Уиткомба, мальчик страдал аутизмом. Это так?

– Тогда подобного термина не было, но, полагаю, вы правы. А почему вы об этом спросили?

Тут объектив камеры Сафи начинает снимать панораму комнаты, видимо, пытаясь избежать съемки моего лица, хотя видно, как я опускаю голову вниз, как только камера отодвигается. Я слышу собственный мягкий голос:

– Ну, я… дело в том, что мой сын…

– Что с ним?

Повисает пауза, самая короткая в мире, недостаточная даже для вдоха, во время которой до Морейн доходит, какой темы она коснулась.

– Я, оу; оу, простите. Он…

– Неважно, – отвечаю я через мгновение едва слышным голосом.

Профессиональное чутье подсказало Морейн, что разговор о Хайатте лучше прекратить, ибо он чреват опасными поворотами. Повернувшись к дверям, она растянула губы в жизнерадостной бодрой улыбке, которую, должно быть, постоянно отрабатывают медсестры онкологических отделений, и произнесла:

– Ну, пока светло, давайте поскорее выберемся отсюда и осмотрим лабиринт.

– Это было бы здорово, – с готовностью подхватила Сафи.

– Честно говоря, я бы предпочла осмотреть остатки теплицы, – слышу я собственный голос за кадром.

– Мне казалось, вы хотели, чтобы мы сделали это вместе, – возражает Сафи.

Я появляюсь в кадре, пожимаю плечами, и беззаботно бросаю:

– Думаю, если мы на время разделимся, в этом не будет большой беды. Уже поздно, надо посмотреть как можно больше. Завтра, если будет необходимость, мы сюда вернемся. Это ведь возможно, мисс Морейн? – Она утвердительно кивает. – Вот видите, Сафи. Хорошо, что Господь создал телефоны с камерами.

Записи Сафи сообщают, что мы втроем вышли через двери столовой и, забрав по пути Холли и Акселя, направились к лабиринту. Семейство Лафрей было уже внутри, маленькая Эйлин играла в футбол, используя вместо мяча полусгнившее яблоко. Морейн повела меня к теплице, а Сафи, жаждавшая получить фотографии лабиринта – и в особенности мемориальной плиты, установленной на том месте, где, как предполагалось, исчез Хайатт, – метнулась в сторону и успела заснять вход и первый отрезок лабиринта. Акселя и Холли она попросила присутствовать в кадре в качестве стопажа. Верная своему слову, я достала телефон, включила видео и сделала две длиннейших записи. Честно говоря, особого интереса они не представляют, за исключением тех кадров, где Морейн откидывает заскорузлый от грязи брезент и перед моим восхищенным взором оказываются задники из «Госпожи Полудня», сваленные кучей.