Экспериментальный фильм

– Ты очень ошибаешься на мой счет. Если я в чем-то действительно уверена, так это в том, что мой сын способен сопереживать. По крайней мере, моя боль причиняет боль ему. Именно поэтому я скрываю ее, по крайней мере стараюсь. Что до него, он просто… – Я осеклась, не зная, что сказать. – И как, скажи на милость, я могу его заставить сопереживать себе? Научить его изображать какую-то пародию на социально приемлемую реакцию? Мне это не нужно. В его распоряжении имеются сценарии диснеевских мультиков. Когда у него есть время их припомнить, он выбирает именно ту реакцию, которая соответствует случаю. Но если он слишком возбужден, из головы у него все вылетает и он ограничивается прыжками и воплями.

– И этого достаточно?

– Это то, что есть. Конечно, я могла бы требовать, чтобы он выражал чувства своими собственными словами. Но если я полностью отвергну эхолалию, это будет означать, что я отвергаю своего ребенка.

– Хорошо, но ты могла бы по крайней мере дать ему представление о поведенческих стандартах, объяснить, какое поведение считается приемлемым, а какое нет.

– Кто ж спорит. И поверь, я постоянно этим занимаюсь. Иногда он соглашается, по крайней мере до определенной степени. Но чаще не выполняет ничего из моих советов. И не потому, что не хочет. Он не может.

– Когда речь заходит о Кларке, ты постоянно используешь слово «не может», Луиз.

– Потому что без него не обойтись.

– Даже когда без него можно обойтись.

На светофоре уже несколько раз зажигался зеленый, но мы по-прежнему стояли на тротуаре. После двух дней, вынужденно проведенных в постели, у меня слегка кружилась голова и ноги казались ватными. И хотя мне отчаянно хотелось выкрикнуть что-нибудь вроде «господи, обязательно устраивать это здесь, посреди улицы?», я подавила это желание. Вместо этого я несколько раз глубоко вдохнула, обретая душевное равновесие, и произнесла нарочито спокойным тоном:

– Послушай, мама, я прекрасно понимаю, что ты за меня волнуешься. Конечно, ты ужасно перенервничала и именно поэтому затеваешь этот спор. Я понимаю, что просить тебя не нервничать по меньшей мере глупо. Но ведь ничего катастрофического не произошло. Я жива-здорова, врачи не знают, что со мной было, не говоря уж почему. Возможно, больше ничего подобного не произойдет, и…

– Это случилось уже два раза. Значит, входит в систему.

– Второй приступ был совсем слабым, – возразила я. – Примерно в три раза уступал первому. Так что о системе говорить рано. Просто два неприятных явления.

Мама саркастически рассмеялась, давая понять, что мои аргументы ничуть ее не убедили.

– Вижу, ты здорово разбираешься в математике. А в медицине еще лучше. Просто эксперт во всех областях.

Краешком глаза я заметила, что на светофоре снова загорелся красный. Впрочем, ничто не мешало нам перейти улицу прямо сейчас – в разгар дня машин было мало, та, что стояла у тротуара с выключенными фарами, явно не собиралась никуда ехать. Но, сделай я хоть шаг, мама непременно решила бы, что я пытаюсь от нее убежать. Поэтому я предпочла не двигаться с места.

– Одно я знаю твердо – не имеет смысла накручивать себя, предсказывая непредсказуемое, – произнесла я, стараясь говорить как можно более веско. – И еще – что бы со мной ни случилось, это никак не связано с твоими предостережениями. Ты ведь была против этой поездки, помнишь?

– Не понимаю, в чем ты сейчас пытаешься меня обвинить.

– Ни в чем. Абсолютно ни в чем. Просто мне пришло в голову… Наверняка ты думаешь сейчас, что была права. Ты же предупреждала «не езди, вдруг что-нибудь случится», а я не послушалась и поехала. Кое-что неприятное действительно случилось. Но это ничего не означает. Думаю, ты меня поняла.

– Нет, Луиз, – покачала головой мама. – Я ничего не понимаю. Ничего не знаю. И вообще, у меня голова идет кругом.

– У меня тоже. Мы все сейчас сбиты с толку, и помочь этому невозможно. Все, что нам остается, – жить как ни в чем не бывало. Кстати, я тебя люблю, – добавила я после паузы.

– Приятно слышать, – фыркнула мама. – Я тоже тебя люблю, детка. Никогда в этом не сомневайся.

– А я и не сомневаюсь.

Я обернулась, бросила взгляд на припаркованную у тротуара машину, и в памяти моей что-то щелкнуло. Водитель машины, грязно-серого хетчбэка, был едва различим за немытыми стеклами, но, когда мама обняла меня, я почувствовала, что напряжение, сковывавшее нас обеих, внезапно ослабло. Зрение мое стало более отчетливым, и я сумела разглядеть лицо, наполовину скрытое капюшоном.

– Вау, – донесся до меня мой собственный голос. – Да ведь это…

…Крис Колби?

Моя рука резко взметнулась вверх, описав дугу, и водитель, заметив это, ту же нажал на газ. Машина сорвалась с места, свернула на Черч-стрит и скрылась из виду. Я замерла с открытым ртом.

– Кто это? – спросила мама. – Ты его знаешь?

– Да, кажется… – Я осеклась, уже ни в чем не уверенная. Внезапно меня накрыла волна тошноты, такая сильная, что пришлось закрыть глаза и сделать несколько глубоких вдохов. Мгновенно утратив все желания, кроме одного – добраться домой, я пробормотала: