Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи

Само по себе существование торговых путей и гибкость русских чиновников в коммерческих вопросах открывали широкие возможности для транспарентности и обмена в рамках фронтирной зоны и за ее пределами. Вместе с караванами по Сырдарье перемещались не только купцы, но и паломники, разведчики, мусульманские религиозные деятели, шакирды (студенты), политические изгнанники и другие социальные категории. Интересную историю в связи с этим описал А. Каганович. Один из лидеров еврейской общины Бухары Аарон Кандин по подозрению в шпионаже в пользу русских был приговорен эмиром к смертной казни в 1868 г. Чтобы спасти свою жизнь, он решил принять ислам. Хотя рассказчик подвергает сомнению правдоподобность некоторых деталей этой истории, мы можем быть уверены в том, что смена религии играла важную роль как в процессе аккультурации, так и в стремлении обезопасить свою жизнь от гонений и притеснений[656].

Интересное преломление в свете переплетения социально-экономических, культурных и политических процессов на Сырдарье приобретает проблема рабства. В третьей главе, анализируя сборник Осмоловского, мы обратили внимание читателя на то, что понятия «раб» и «рабство» не представляли целостной аналитической категории в языке имперских ориенталистов. Эта же тенденция была характерна в еще более экспрессивном качестве при описании Бухары, Хивы и Коканда. Стремление уничтожить «темные пережитки» рабства становилось неотъемлемой частью прогрессивного имиджа империи. Этот образ представлялся в виде света свободы и высокой культуры, которые должны прийти на смену «патриархальным» устоям и «бесправию»[657]. Согласно распоряжению В. А. Перовского (от 22 декабря 1851 г.), казахам было запрещено иметь рабов[658]. Они подлежали немедленному освобождению и после обретения свободы могли вернуться к себе на родину. Однако это постановление предусматривало и другой вариант — бывшие рабы в случае принятия русского подданства могли остаться в Казахской степи на постоянное жительство[659]. Воспринимая рабство как «ужасный» социальный феномен, чиновники не позволяли себе допустить, что такое зависимое положение в ряде случаев выходило за пределы той классической картины отношений господства и беспрекословного подчинения, которую создавали ориенталисты.