Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи

Сложно сказать, насколько подобная переписка проливает свет на особенности колониального управления в Казахской степи. Другого рода источники, например инструкция 1847 г., разработанная ОПК, позволяют увидеть в личности попечителя нечто большее, чем образ маргинала, обыгрывавшийся на страницах личной переписки. Согласно этому документу, главной обязанностью попечителей было урегулирование конфликтов между казахами и линейными жителями (казаками, русскими поселенцами, проживавшими вблизи военно-укрепленных линий). Кроме того, этим чиновникам предписывалось следить за торговлей, взиманием налогов (кибиточного сбора) и курировать другие сферы социально-экономических отношений[704]. В действительности же круг обязанностей попечителей был шире, чем это предусматривала инструкция. Можно с уверенностью утверждать, что попечители выполняли и политические функции, собирая разведданные о положении в центральноазиатских ханствах[705]. Они же вмешивались в вопросы конфессионального регулирования, в некоторых случаях пытаясь административными методами ограничить влияние ислама на казахов[706]. Критикуя работу попечителей, мы не думаем, что В. В. Григорьев недооценивал значение правительственной инструкции, утвержденной МИД. Будучи педантичным руководителем, он уделял большое внимание подбору кадров и был очень требователен к себе, считая, что ему по силам решить круг местных проблем, которые оказались не по плечу его предшественникам и современникам[707]. Неудивительно поэтому, что оценки и настроения такого человека менялись так же быстро, как и текущая бюрократическая и политическая конъюнктура. Присвоив себе основные заслуги в устранении проблем делопроизводства ОПК и определив круг виновных, В. В. Григорьев готов был пересмотреть и свое отношение к попечителям. В 1859 г. он выступил с предложением усилить власть этих чиновников за счет снижения влияния казахских султанов-правителей[708]. Поэтому в числе попечителей в годы председательства В. В. Григорьева значился не только его друг А. А. Бобровников[709], но и известный этнограф В. Н. Плотников, который разделял взгляды В. В. Григорьева на «мусульманский вопрос» в Казахской степи[710].

Осознавая значение своей новой должности и ее выгоды для дальнейшего карьерного роста[711], М. Б. Первухин смог добиться уже при В. А. Перовском[712] различных служебных привилегий. 10 июня 1853 г. он был отмечен начальником края за усердие в службе денежной премией в размере 350 рублей серебром. Спустя два месяца последовала еще одна награда — «знак отличия безпорочной службы за 15 лет». В 1854 г. Первухин перебирается в Оренбург, чтобы занять должность советника ОПК по ее уголовному отделению[713].

В дальнейшем судьба ненадолго свела М. Б. Первухина и И. Я. Осмоловского. Оба они — выпускники Казанского университета, оба по разным причинам оставили крупные города и научные центры и оказались на имперской периферии. Однако, несмотря на общность профессиональных интересов и большой опыт деятельности в системе колониального управления, И. Я. Осмоловский и М. Б. Первухин мыслили разными категориями. По-разному они представляли себе и задачи, которые актуализируются не имперскими директивами, а самой жизнью. В 1855 г. И. Я. Осмоловский вынужден был оставить Сырдарьинскую линию и приехать в Оренбург для подготовки экспедиции в Бухару. Его заместитель М. Б. Первухин стал временно исполнять обязанности начальника сырдарьинских казахов[714]. Была ли эта замена равноценной? Как М. Б. Первухина воспринимали другие чиновники и казахи? Один из возможных ответов на эти вопросы содержат письма русского поэта А. Н. Плещеева, который служил в форте Перовский[715]. Сравнение социальных портретов местных чиновников было не только излюбленным занятием А. Н. Плещеева-литератора, но и просто развлечением для столичного человека в унылой провинциальной обстановке. Так, в письме к своему покровителю В. Д. Дандевилю, находившемуся в Оренбурге, А. Н. Плещеев писал 21 июня 1855 г.: «…г. Первухин — крайне подозрительная личность. Киргизы его ненавидят. Слухи про него ходят страшные, и если хоть десятая доля их справедлива, то он просто достоин виселицы. Но по слухам ведь заключать трудно. Одно я положительно знаю, что Осмоловского ждут киргизы как Бога; и я сам не раз слышал, как говорили старшины, что худо будет, если он нескоро вернется. Что Первухин взяточник — это здесь говорит каждый; но что он такой человек, который из всего сумеет вывернуться, — это тоже очень возможно. Крючок большой руки»[716].