— Здесь еще такая история. Сейчас мы делаем книгу, как бы итог жизненный. У нее будет довольно дерзкое название «Театр Бориса Мессерера». И вот когда мы стали делать книжку и выставку… Название мне нравится, оно очень комплиментарное и заявлено красиво, но! Каждый театральный художник может назвать свою книгу так же. Валерий Левенталь или Станислав Бенедиктов; «Театр Бенедиктова» — почему нет? А я решил, что надо соединить театр и инсталляцию.
— Правильно, вот я и хочу просто соединить инсталляции как идею, и мне стало очень нравиться это соединение. С моей точки зрения, это остроумно. Полезно и для театра, и для инсталляции. И, несомненно, дает новую жизнь книжке. Что ж картинки для старых спектаклей просто смотреть — чтобы оценить мастерство рисования костюмов и декораций? Но это все уходит, театр — обновляющееся искусство, а вот инсталляции могут значить больше, потому что они носят авторский характер. Это уже вид станкового искусства, а театр — искусство прикладное, потому что в нем есть функция, очень серьезная: пьеса, мысль режиссера, участие актеров.
«Тут с вызовом даже: смотрите, решайте — нравится или не нравится»
Фото Павла Иовика
— Объекты — лучше. И это действительно совершенно естественно, в своей книжке я это и хочу объединить и представить. Да, не приходило никому в голову. Но именно тогда у меня и получится «Театр Бориса Мессерера». Отдельно «театр» неправомерно, я напишу об этом маленькое предисловие, несколько слов. Ну как можно сказать «театр Бориса Мессерера» — будто я командовал этим театром. Режиссеры заказывают спектакли, я их в своей манере делаю. Это слишком громко сказать: «театр Бориса Мессерера», а если есть инсталляция, то назвать так свою книжку я вправе. Тогда уже я и режиссер, и сценарист, и кто угодно. Все вместе это и есть мой театр, а иначе — незаслуженно комплиментарно. Тут с вызовом даже: смотрите, решайте — нравится или не нравится. Эта мысль меня очень греет. Надо дать качество личной инициативы читателям — что и делает инсталляция.
— Нет, мы не думали о том, чтобы обратить кого-то в свою веру, делать как мы.
— В общем-то да. А что, мы были самодостаточны. Белла в каком-то смысле владела умами людей. Несомненно, в ней была самодостаточность в высшей степени. Наверное, и во мне это присутствует, но в ней это было, может, самым главным. Она настолько создавала свой мир, что не зависела ни от кого. Ее нельзя было угнетать с точки зрения власти, застращать, что ее не будут печатать. У нее абсолютно не было честолюбия, она совершенно не интересовалась успехом, она никогда не могла прочесть ни одной статьи о себе — она их просто не читала, никакой силой нельзя было заставить ее прочесть статью, в которой описывалось ее творчество. Она бросала это сразу, не открывая, она не интересовалась мнением людей, пишущих о ней.