Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Это было чудо. Земная материя соприкоснулась с таинственным духом, который слетел на воду. Материальные частицы, молекулы воздуха и воды приобрели таинственное мерцание. Преобразились в волшебный волновод между небом и землей, по которому изливались на землю светоносные энергии. Мать оказалась в потоке этих энергий. Так в полях возникает радуга. Сквозь ее невесомый спектр видны далекие леса и стога, вьющиеся дороги и колокольни. Весь видимый мир преображен возникшим сиянием, одухотворен несказанным чудом.

— Ты даровал еси нам свыше паки рождение водою и духом. Явися, Господи, на водей сей, и даждь претворится в ней крещаемому…

Отец Петр окунул пригоршню в таз, зачерпнул воды и пронес отекающую каплями руку к матери. Полил ей на голову. Она вздрогнула, вода потекла по ее лбу, морщинам, упала на блузку, и казалось, мать плачет. Но не слезами горести, а слезами умиления, будто узрела нечто родное, чудное, полное любви. Сарафанов поразился случившемуся вокруг преображению. Светящийся воздух, как из прожектора, поднимался из алюминиевого таза. Уходил ввысь и там раскрывался необъятным шатром, захватывая в себя Мироздание, в котором реяли планеты и звезды, вращались галактики и зажигались бессчетные солнца, обитали могущественные творящие духи. Казалось, сквозь золотистый световод сюда, в материнскую светелку, заглянул Бог. Утешал их всех. Приобщал к бесконечному благодатному миру, где нету смерти, а есть переход из одной жизни в другую.

Священник раскрыл один из своих маслянистых флакончиков. Макнул малой кисточкой. Стал бережно, как иконописец, прикасаться кистью к материнскому лбу, приговаривая:

— Помазуется раба Божия Анна елеем радования, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…

Сарафанов испытывал благоговение. Его коснулись волшебные силы. Не было недавних злых помышлений. Он удалился и отпал от своих сокрушительных грозных намерений. Его оставили страхи предстоящей разлуки. Он верил в нерасторжимость их с матерью связей и чувств. Был помещен в прозрачное золотое сечение, в котором материя становилась духом, менялась симметрия мира. Он, сын, присутствовал при крещении матери, словно был ее крестный отец. А она, его мать, помолодевшая, с блеском воды на лице, с маслянистой каплей на лбу, была ему крестной дочерью. И все они были приняты в небесном чертоге, были чадами Божьими.

На другой день Сарафанов отвез мать в клинику. Передал в руки врачу-кудеснику Зуеву.

— Алешенька, навещай меня, — устало произнесла мать, озирая белоснежную палату с капельницами и экранами, по которым нескончаемо тянулись разноцветные волнистые линии.

Глава двадцать девятая

Сарафанову принесли письмо, на котором острым, скачущим почерком было выведено имя отправителя — его друга, писателя Николая Заборщикова. Сарафанов вскрыл конверт и читал.

«Любезный сударь Алексей Сергеевич, сердечный друг Алеша, с опозданием благодарю тебя за твои щедрые благодеяния, за бескорыстную помощь, которая так меня поддержала. На твои дарения я утеплил терраску, превратил ее в уютный кабинетик, где теперь могу безмятежно работать над книгой, грея ноги в валенках, а спину о печь-голландку. В избе же работать невозможно, ибо дым коромыслом от детей, на которых покрикивает моя благоверная Татьяна, да еще берем в дом с мороза кота и гончую собаку.

Дорогой Алеша, кинь ты хоть ненадолго свой московский Вавилон и приезжай ко мне в гости. Как бы нам было хорошо повидаться в деревне. Погуляем по белым лесным дорогам, наговоримся досыта вечерами у горящей печи. Попарю тебя в бане, а Татьяна испечет нам пироги с грибами, картошкой и луком.

Очень меня вдохновили твои слова о «Пятой Империи» русских. Все думаю, как бы нам, русским людям, соединиться и стряхнуть с себя поганое иго. Вновь во всей красе и величии возвести нашу ненаглядную Россию. Хотел бы продолжить наши разговоры, высказать мои взгляды на эти и многие другие проблемы. Может, соберешься и нагрянешь?

Жду тебя с нетерпеньем. Твой друг, запечный философ Николай Заборщиков».

Письмо тронуло и взволновало Сарафанова. Захотелось кинуть все и помчаться к другу в рязанское захолустье. Оказаться среди белых снегов и красных морозных сосняков. Полюбоваться на синее вечернее небо, в котором драгоценно мерцает первая звезда. Увидеть любимое, бородатое лицо друга. Услышать его глубокомысленные речи, навеянные природой и деревенским житием. Дал себе слово при первой возможности навестить друга. Хотя возможность эта и не казалась столь близкой.