Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Его душа, расширяясь, одновременно сосредоточивалась в огненную точку. Стремилась внутрь себя. Погружалась в заповедные глубины, где таились его святыни и заповеди, сокровенные переживания и чувства. Туда, где он был любящим, верящим, способным на бескорыстный поступок, на богатырский подвиг «за друга своя». Где личность его прекращала отдельное существование, наполнялась неземным светом, озарявшим всякую жизнь, всякое Божье творенье. Раскрывая в душе все новые и новые пласты, он приближался к сияющей красоте и святыне, к сберегаемой в сердцевине души иконе с дивным начертанным Ликом.

Говорит млад ясен сокол
Врагам воронам:
— Вы слетелись, враги вороны,
На мою беду.

Его душа облетела необозримые пространства, сочетаясь с душами живших до него соплеменников. Проникла в сокровенные бездны, где, подобно подземной церкви, пылал негасимый светильник веры. Устремилась ввысь, отрываясь от бренной земли. Он двигался порывами, преодолевая материальность мира. Когда не хватало сил, и он складывал крылья и готов был устремиться к земле, рядом возникала ликующая душа друга. Подставляла свои распростертые крылья, и они вместе взмывали. Они пели на два голоса в предчувствии счастья. Песня превращалась в волшебный световод, по которому к ним летели бестелесные вспышки, лучезарные спектры. Их источник угадывался, был заветной целью, к которой они стремились.

Как пройдет моя беда
Со кручиною,
Я взовьюсь, млад ясен сокол,
Выше облака.

Еще один взлет, еще один страстный порыв. Магнитные путы земли разомкнулись, и он вознесся в бесконечный свет, в котором пребывали могучие силы, необъятные знания, бесконечная, не имевшая имени любовь. Он касался сердцем озаренной сферы. Она дышала, думала, источала силы творения. Была вместилищем всего сущего, исполнена красоты и бессмертия. Он целовал ее, припадал к ней устами, был ее порождением. Был причастен к бессмертным энергиям, которые сотворяют миры.

Опущусь в ваше стадо я
Да быстрей стрелы.
Перебью вас, черных воронов,
До единого.

Он держался на светящейся орбите то ли мгновение, то ли целую вечность. Опустился на землю, как опускается сокол, сложив крылья, в стеклянном блеске небес. Стряхивал этот блеск, окропляя землю солнечной, добытой в небе росой. Сидели с Заборщиковым за столом напротив друг друга, помолодевшие, с восхищенными очами. Ночная изба казалась золотой. Печь сияла, как снег.

Глава сорок вторая

Он спал без снов, погруженный в счастливую невесомость. Его поддерживали на весу легкие силы, освобождавшие от плоти, от бремени земной гравитации. Проснулся, оглядывая с печки утреннее окно, желтки солнца на темных венцах, слюдяной блеск стаканчиков, оставленных на столе после вчерашнего винопития. Мимо проскользнула Татьяна, улыбнулась ему:

— Доброе утро, Алеша.

Он продолжал смотреть. Окружавшие его предметы, убранство избы привлекали внимание, будто он их видел впервые. Каждый предмет казался образом чего-то большего, что скрывалось за этим предметом. Представлял какую-то сущность, спрятанную от глаз и лишь обозначенную той или иной формой. Висящая под потолком сухая беличья шкурка была окружена едва заметным сиянием, размывавшим ее очертания. Сияние было из иного измерения, где эта шкурка существовала во всей своей полноте, а та, что слегка раскачивалась под потолком, была лишь знаком и образом. То же и стаканчики, охваченные легчайшим блеском. Они были явлены здесь, на столе в неполном, незавершенном виде, а их полная, исчерпывающая сущность оставалась невидимой, давала о себе знать лучистой, окружавшей стаканчики энергией. То же касалось и его мыслей, которые лишь отчасти рождались в его голове, на деле же являлись из иной реальности в ослабленном, несовершенном виде, лишь позволяя догадываться о их изначальной красоте и силе. Это ощущение не тревожило его, а волновало и радовало. Так было в детстве после изнурительной болезни с бредом и жаром, когда наступал перелом, и он просыпался наутро здоровым. Весь мир казался ему сотворенным заново, каждый предмет обнаруживал себя в новом значении, и это значение указывало на соседство невидимого, близкого мира, наполнившего его детскую комнату увлекательным разнообразием предметов.

Он оделся, спустился с печи, стараясь быть крайне осторожным со всем, что его окружало. Ибо любое перемещение, любое касание было сопряжено с перемещением, происходящим в невидимом мире, где в движение приводились не слабые отражения сущностей, а сами сущности. Так же и мысли — они указывали на движение огромных, недоступных разумению понятий, отраженных в его голове, как в замутненном зеркале. И это тоже не огорчало его, лишь волновало причастностью к загадочному незримому миру.