Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Скользя по травянистому склону, подавая друг другу руки, они спустились к церкви. Под стенами тихо гремел ручей. На бугре теснилось заросшее кладбище, на котором стояло множество узорных железных крестов с завитками и резными листьями, напоминавших жестяные кусты. Их сковал когда-то мальской кузнец Василий Егорович. Он давно уже умер и тоже лежал под таким же нарядным, посеребренным крестом, который сковал себе впрок. Ближе к церкви находилась могила Матвеюшки Болящего с выцветшей под стеклом фотографией: был едва различим лежащий на лавке покойник с задранной вверх бородой. Матвеюшка был местным провидцем, целителем и предсказателем. Парализованный, тридцать лет пролежал на топчане, исцеляя, пророчествуя и творя чудеса, и теперь покоился под высокой кладбищенской березой, которая качала над ним зелеными полотенцами веток.

На лугу перед церковью стояли лошади, запряженные в телеги, и пара легковых машин. Холки лошадей, оглобли и дуги были перевиты лентами. Машины были украшены живыми цветами. Тут же бродило несколько хмельных бестолковых мужчин, и один, ослабевший, лежал на траве. Дверь в церковь была раскрыта. В смугло-медовом сумраке горели свечи, краснели лампады, виднелись женские платки, непокрытые мужские головы. Священник в фиолетовом облачении читал молитву, стоя перед женихом и невестой, над которыми блестели два латунных венца. Все было в легком кадильном дыму, пахло сладостью, доносились тихие песнопения и негромкий, с неразличимыми словами, голос священника.

— Ты знаешь, кого венчают? — тихо спросила она.

— Нет.

— Это нас венчают.

Он посмотрел на нее. Лицо ее было розовым от волнения. Глаза, глядящие в церковь, были наполнены влажным счастливым блеском. Губы улыбались и что-то шептали, словно повторяли вслед за священником слова молитвы. Он старался понять, что она чувствует. Сюда, на дно долины, с высоких склонов катились волны ароматного ветра. Озеро сквозь деревья брызгало солнцем. Гора напротив была лиловой от цветов. Соседняя казалась розовой. Другие холмы белели, желтели, волновались далекими цветами, присылали через озеро порывы душистого ветра. Казалось, у церкви, среди ее куполов и жестяных наивных крестов сочетались стихии света, воды и ветра, роднились со стихией земли, создавая божественную гармонию мира. И церковный обряд венчания был проявлением этой вселенской гармонии.

Сарафанов смотрел в открытые церковные двери, где мерцали венчальные короны, множество свечек горело в руках, и в голубом кадильном дыму нежно светилась невеста.

Из церкви вышла девочка, белесая, милая, в светлом платьице, с хрупкой шеей и тонкими, по-детски непрочными ногами. В руках ее был розовый цветок мальвы. Она подошла к Маше и протянула цветок. Та удивленно взяла, погладила девочку по соломенным волосам, спросила:

— Как тебя зовут?

— Ангелина, — ответила девочка, наивно и чисто глядя ласковыми голубыми глазами.

Из церкви повалил народ. Окруженные родней и друзьями, появились жених и невеста. Она приподнимала подол белоснежного венчального платья. Он держал ее под руку, радостно оглядывался, щурясь на солнце, словно мир, в котором он оказался после венчания, изумлял его своей преображенной красой. Свадьба шумно погрузилась в телеги, в автомобили. Те, кому не досталось места, побрели в гору. Лошади и машины укатили, вереница людей медленно удалялась вверх по дороге.

— А где же девочка? — оглядывалась Маша, держа в руках мальву. — Я ее больше не видела.

— Может быть, это был ангел небесный? Выбрал тебя из всех и подарил цветок?

— Может, и впрямь был ангел, — тихо согласилась она, целуя розовые лепестки.

Они побывали в Печерах, в порубежном городке, за которым начиналась Эстония; она недружелюбно и мнительно пялилась на Россию зелеными глазами. Здесь же, у самой границы, цвела святыня — Псковско-Печерский монастырь. Расположился в овраге, на дне глубокого ручья, распростер каменные широкие стены по обеим склонам, словно косматые крылья орла, а тулово погрузил в глубину, заслоняя от угроз сокровенное диво — белизну соборов, блеск крестов, алое и золотое видение ангелов и херувимов.

Они подходили к приоткрытым воротам, в которых стоял монах, подпоясанный вервью. Множество людей останавливалось перед воротами — возносили лица к высокой надвратной иконе, истово крестились, кланялись и проходили внутрь.

— Посмотри, сколько входит людей, и никто не выходит обратно, — сказала Маша. — Значит, в этой обители так чудесно, что люди там остаются навечно.

И впрямь, там было чудесно. От ворот расходились две дороги — одна вдоль стены, мимо тенистых деревьев к величественному белому храму с красными серафимами и золотым меченосцем Михаилом Архангелом, другая спускалась вниз, под арку небольшой белоснежной церкви Николы Вратаря, запечатленной на холсте Рериха.