Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

— Какой был огромный чудесный день. — Маша ступала по песчаной обочине, и он видел, как к ее платью прилепились две сосновые сухие иголки. — Сколько всего повидали. Куда приведет нас эта дорога? Что еще уготовила нам судьба?

Река, у которой они оказались, была первозданной, текла среди зеленых тростников, окруженная бором, чистая, легкая, с тенями рыб у золотистого дна, с зарослями цветущих кувшинок. Хотелось погрузиться в ее девственную чистоту, слиться с проблесками рыб, всплесками, медленно плывущими кругами. Это было заповедное, райское место, куда привела их чья-то настойчивая и благая воля.

— Я искупаюсь, — сказал он, — а ты собирай чернику.

Он сбросил одежду. Нагой погрузился в воду, чувствуя студеные плотные струйки, ударявшие в грудь и живот. Испытывал блаженство среди тихого течения реки, окруженный соснами, плоскими водяными листьями, над которыми вились голубые стрекозы и качались кувшинки. Рядом, на сочной ножке, подымался бутон белой лилии. Лепестки были сжаты, но уже дрожали от последних усилий, перед тем как разъяться, превратиться в девственную белоснежную чашу. Его окружал волшебный рай. И в этом раю, в притихших кущах, просторных красных лесах что-то приближалось, сквозило в прозрачной хвое, беззвучно возвещало о своем приближении.

Маша бродила поблизости, наклонялась, собирала чернику. Синяя стрекозка присела на глянцевитый лист. Бутон белой лилии слабо дышал, был готов раскрыться. Стоя в реке, Сарафанов испытал светлую радость, приятие мира, обожание этих вод и небес, этих рыб и стрекоз, и ее, своей ненаглядной и милой, светлевшей среди красных стволов. Его любовь, обожание, страсть были направлены к ней, через пространство золотистого воздуха, который вдруг уплотнился, наполнился алым светом, и весь бор осветился в своей глубине. Она изумленно выпрямилась, оглянулась. Увидала его, стоящего в реке, протянула руки. И что-то пронеслось от него к ней, сжало незримыми крыльями, ошеломило, умчалось прочь. Бор погас, словно задули огромную алую лампаду. Рыбы ушли в глубину. Лилия раскрыла свои лепестки, дивная, девственная, с влажной золотой сердцевиной.

Сарафанов очнулся. Московская полутемная комнатка. Картины на стенах. Догорающий, на последнем издыхании, светильник. Маша поднялась, опираясь на локоть, — ее голая грудь, черная россыпь волос, таинственная улыбка.

— Ты знаешь, мне так горячо, так сладостно. Может быть, я зачала от тебя?

Глава одиннадцатая

Он посещал деловые собрания, встречался с бизнесменами, банкирами и политиками. И каждый раз, выходя из офиса, из министерского подъезда или редакционного здания, видел елку в царственном облачении. Зеленый бархатный кринолин, парча, драгоценности, и на маковке — блистающая корона, окруженная пучком лучей. Он старался угадать, куда направлена эта лучистая энергия, в какой поглощающий фокус она стремится. Не сразу понял, что поглотителем является Останкинская телебашня. Она неизменно возникала в сочетании с рождественскими елями, открывалась из разных районов Москвы. То являла собой стальной сияющий луч в голубоватом небе, пронизывающий скопище крыш. То стеклянную, наполненную ядовитой влагой иглу в фиолетовом сумраке. То тончайший, прочерченный в небе надрез, из которого сочился мертвенный свет. На башню были нацелены шестиконечные звезды и ромбы. Ей отдавали энергию, добытую в русском огромном городе. Башня жадно поглощала, пропитывалась ею, отправляя дальше, сквозь морозные русские небеса, вокруг земли, в иные пространства, доставляя жизненную прану другому народу.

Это открытие изумило его. Все небо над Москвой было прочерчено едва заметными линиями, которые сходились к мерцающей вертикали, создавая магическую геометрию. Город был захвачен, пленен, окружен лазерными лучами, сквозь которые не мог пробиться ни один желающий покинуть западню. Вороны, попадая в магический луч, вспыхивали, превращаясь в комочек пламени, падали на морозные крыши горстками горячего пепла. Завершив дневные дела, влекомый таинственным магнетизмом, Сарафанов направил машину сквозь вечерний город, бурлящий ледяным кипятком, в Останкино, к телебашне.

Он не любил и страшился прилегающих к башне районов, с тех пор, как во время восстания здесь бурлила толпа, в нее вонзались пулеметные очереди, носились сбесившиеся «бэтээры», пробивая броней людские колонны, горело здание телецентра, и он в бессилии и ненависти метнул булыжник в корму пролетавшего БТРа, успев разглядеть безумные глаза водителя. И над всем бесстрастно и грозно возносилась гигантская, уходящая в небо колонна, как идол, принимающий кровавое жертвоприношение. Спустя годы башня горела, на несколько суток померкло галлюциногенное телевидение, и он ликовал и злорадствовал. Ездил специально смотреть, как вяло коптит громадный фитиль, и дым, сносимый ветром, напоминал фигуру Ельцина, безобразного, дикого и бесформенного.