Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Он рассматривал окружавшие его предметы, стараясь обнаружить среди них те, что внушили бы опасение и враждебность. Восстановили недавнюю неприязнь к этой сильной, экспансивной еврейской активистке, которая в статьях и публичных выступлениях тревожила еврейское воображение угрозами «русского фашизма». Не находил этих раздражающих знаков.

На одной книжной полке разглядел имена Достоевского и Бунина, корешки стихотворных собраний Есенина и Гумилева. На другой — философские сборники Бердяева и Николая Федорова. На рабочем столе красовалось изящное алебастровое запястье, тонкопалое и прелестное — ампирный слепок из чьей-то антикварной коллекции. На плоском закрытом компьютере лежала нитка речного жемчуга, того, что украшает поморские кокошники. На стене, над диваном, в строгой рамке висела фотография седовласого офицера в кителе и погонах, увешанного орденскими колодками, — военный сталинской армии, в мужественном и спокойном лице которого угадывалось фамильное сходство с хозяйкой дома. Все это было знакомо, проверено, внушало доверие и приятие.

Дина Франк появилась на пороге в домашнем вольном халате, перетянутая небрежно завязанным поясом. Грудь была приоткрыта, на смуглой выпуклости блестела капля воды. Иссиня-черные волосы еще хранили прикосновения влажного гребня. Лицо было свежее, радостное, с большими, яркими, смеющимися глазами. От нее исходил вкусный запах душистого мыла, водяной свежести, и Сарафанов быстро, жадно оглядел ее всю, от голых ног, обутых в нарядные тапочки, до черной, красиво лежащей пряди волос, из-под которой виднелась розовая мочка с зеленой яшмой.

— Вот так я и живу, замкнуто и смиренно, в размышлениях о высоком и прекрасном, — произнесла она. Приблизилась и положила ему руки на плечи. Он замер, чувствуя, как мягко и завораживающе она ощупывает его плечи. Легкое трепещущее электричество исходило от ее пальцев, производило сладостное, цепенящее действие. Он не мог шевельнуться, испытывая парализующее, но не больное и пугающее, а восхитительное и желанное чувство. — В кои веки мое одиночество нарушил случайный гость… — Она ухватила ворот его пиджака и стала медленно совлекать, глядя прямо в глаза. В этих глазах были гипнотизирующие блестящие точки. Она совлекла с него пиджак и кинула на пол, на мягкий ковер. — Гость незваный, но желанный, гость вечерний… — Она развязала узел его шелкового лилового галстука, потянула, и он чувствовал, как змейка течет вокруг его шеи, оставляя колдовской след, от которого замирало дыхание и останавливалось сердце. — Гость прекрасный, роковой… — Она расстегивала пуговицы его рубахи, раскрыла грудь, приблизила лицо и стала слабо прикасаться губами, оставляя ощущение сладких ожогов, которые погружались вглубь, достигали каких-то неведомых глубин и останавливались там, словно на глубинные участки тела накладывалась печать. И весь он цепенел, замирал, околдованный ее властью. — Гость-царевич, гость-королевич…

Она целовала его подбородок, слабо дышащую шею, плечо и ключицу, место на груди, где стучало сердце. Каждый поцелуй находил на теле живую, пульсирующую точку и останавливал ее. Он превращался в недвижную статую, в послушное изваяние, и только в сонном сознании слабо и обморочно возникали видения. Маша, шевелившая беззвучно губами. Покойная жена, выносящая из ванной перламутрового сына. Окно в солнечный дачный сад. Висящая на крыше мартовская голубая сосулька. Он был околдован, находился под воздействием чар. Блестящие точки в близких глазах. Рисунок бабочки на розовых губах. Горящие на теле следы поцелуев, создавшие колдовской орнамент.

Она взяла его руку, потянула за собой. Ввела в спальню, где горел ночник, освещая открытую постель с розовым бельем, розовые подушки, высокое трюмо, в котором застыли недвижные спектры. Ловко и сильно раздела его и толкнула в постель. Он мягко упал, погрузившись в душистую прохладу.

Через некоторое время Сарафанов очнулся… Он лежал, плоский, обезвоженный, состоящий из одной кожи, как высохшая шкурка бесплотного существа. Она сидела рядом на постели, скрестив по-турецки ноги, голая, свежая. Подняв локти, расчесывала гребнем черные волосы. В свете ночника красиво отбрасывали тень ее овальные груди с утолщенными сочными сосками. Блестели зеленоватые искры в ее сережках.