Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

— Сказанное вами, господин министр, — поклонившись, произнес агент, — само по себе звучит похвалой, но я не мошенник, я всего-навсего наделен чуть большей проницательностью, чем другие, и исключительной способностью перевоплощаться.

— Ну а теперь, — прервал его Бонапарт, — расскажите, что вы и Жорж делали после приезда в Париж.

— Я наблюдал за тем, как он три или четыре раза поселялся в разных домах. Сначала он остановился на улице Фермы, затем переехал на Паромную улицу, где встречался с Керелем, которого схватили на выходе от него; сейчас он под именем Ларива живет на улице Шайо.

— Но, сударь, раз вы знали все это так давно… — воскликнул Ренье, обращаясь к Фуше.

— Два месяца, — прервал его Фуше.

— … то почему не приказали арестовать его?!

Фуше расхохотался.

— Ах, простите, господин министр юстиции, — сказал он, — но, пока меня самого не посадят на скамью обвиняемых, я не раскрою вам мои тайны. Впрочем, эту я приберегаю для генерала Бонапарта.

— Мой дорогой Ренье, — рассмеявшись, произнес первый консул, — думаю, после того, что мы сейчас услышали, вы можете без всяких нежелательных последствий отозвать из Лондона вашего агента. Но теперь, мой дорогой Ренье, как министр юстиции проследите за тем, чтобы бедняга, которого вчера приговорили к смерти и который поведал нам чистую правду — что мне следует признать, ибо его показания полностью совпадают с показаниями этого господина, — и Бонапарт указал на агента Виктора, — не был казнен. Речь не идет пока о полном помиловании, поскольку я хочу посмотреть, как он поведет себя в тюрьме. Вы будете наблюдать за ним и через полгода представите мне отчет о его поведении. А теперь, мой дорогой Ренье, мне остается лишь извиниться перед вами за то, что я так рано поднял вас с постели, в то время как вполне мог обойтись и без вас. Фуше, останьтесь.

Агент Виктор отошел в глубину кабинета, оказавшись настолько далеко от них, что, так сказать, оставил первого консула и подлинного префекта полиции наедине.

Бонапарт подошел вплотную к Фуше:

— Вы сказали, что объясните мне, почему до сего дня скрывали от меня присутствие Кадудаля в Париже.

— Я скрывал это от вас, гражданин первый консул, прежде всего для того, чтобы вы этого не знали.

— Сейчас не до шуток! — нахмурив брови, произнес Бонапарт.

— Я никоим образом не шучу, гражданин генерал, и крайне сожалею, что сегодня вы вынудили меня все вам объяснить. Дело в том, что честь, которой вы меня удостоили, приблизив к своей особе, позволила мне изучить вас. И не хмурьтесь, это же мое ремесло! Так вот, когда вы в ярости, ни один секрет в вас не задерживается. Пока вы сохраняете хладнокровие, все хорошо, вы запечатаны, как бутылка шампанского, но, стоит вам разгневаться, пробка тотчас же с хлопком вылетает и все выходит наружу вместе с пеной.

— Господин Фуше, — промолвил Бонапарт, — избавьте меня от ваших сравнений.

— Я с удовольствием избавлю вас от моих откровений, генерал; позвольте мне откланяться.

— Ладно, не будем ссориться, — примирительно произнес первый консул. — Я хочу знать, почему вы не арестовали Жоржа.

— Вы в самом деле хотите это знать?

— Безусловно.

— А если по вашей вине я проиграю свою битву при Риволи, вы будете на меня гневаться?

— Нет.

— Ну так вот. Я хочу дать вам возможность поймать всех ваших врагов одной сетью. Я хочу, чтобы вы сами первым ликовали при виде этого сказочного улова. И я не хотел прежде брать под арест Кадудаля, потому что лишь со вчерашнего вечера Пишегрю находится в Париже.

— Как?! Со вчерашнего вечера Пишегрю находится в Париже?!

— На улице Аркады, с вашего пользования, ибо у него еще не было времени сговориться с Моро.

— С Моро?! — воскликнул Бонапарт. — Да вы с ума сошли! Неужто вы забыли, что они насмерть поссорились?

— Ну да, потому что Моро донес на Пишегрю, которому завидовал! Ибо вы, гражданин первый консул, лучше всех знаете, что Пишегрю, чей брат, тот, что аббат, был вынужден продать шпагу и эполеты с надписью: «Шпага и эполеты победителя Голландии», чтобы выплатить долг в шестьсот франков, который Пишегрю не успел отдать до своего вынужденного отъезда в Кайенну, так вот, повторяю, вы прекрасно знаете, что Пишегрю не получал миллиона от господина принца де Конде. И вы тем более знаете, что Пишегрю, который никогда не был женат и, следовательно, не имеет ни жены, ни детей, не мог в своем договоре с принцем де Конде предусмотреть ренту в двести тысяч франков для своей вдовы и в сто тысяч франков для своих детей. Это все мелкие клеветнические измышления, используемые властями против человека, от которого они хотят избавиться и который оказал им чересчур большие услуги, чтобы с ним можно было расплатиться иначе, чем неблагодарностью. Что ж, Моро признал свою вину, и Пишегрю прибыл вчера в Париж, чтобы простить ему обиду.

При известии, что против него объединились два человека, которых он считал самыми страшными своими врагами, Бонапарт не смог удержаться и осенил себя быстрым корсиканским крестом: эта привычка была присуще ему в той же мере, что и всем его соотечественникам.