Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Савари отправился в Мальмезон, чтобы дать Бонапарту отчет об увиденном. Он прибыл туда в одиннадцать часов.

Первый консул, казалось, удивился известию о смерти принца не меньше Реаля. Почему не удовлетворили прошение принца, желавшего встретиться с ним?

— Насколько я знаю его характер, — сказал Бонапарт, — между нами все было бы улажено.

Затем, стремительно шагая по комнате, он воскликнул:

— Здесь есть нечто, чего я не понимаю! То, что трибунал постановил в связи с признанием герцога Энгиенского, меня не удивляет; но ведь это признание было сделано в самом начале судебного разбирательства, и приговор не следовало исполнять до тех пор, пока господин Реаль не допросил герцога по вопросу, который важно было прояснить.

И он снова повторил:

— Здесь есть нечто выше моего понимания! Вот преступление, которое ничего не дает и лишь делает меня ненавистным!

Около одиннадцати часов адмирал Трюге, которому было поручено формирование флота в Бресте и который совершенно ничего не знал о произошедшем роковом событии, прибыл в Мальмезон, чтобы отчитаться перед первым консулом о проделанной работе. Поскольку его не допустили в кабинет Бонапарта, где тот беседовал с Савари, он вошел в гостиную и застал там утопавшую в слезах и пребывавшую в полном отчаянии г-жу Бонапарт. Она только что узнала о казни принца и не могла скрыть страх, который внушали ей возможные последствия этой ужасной катастрофы.

Как только адмирал узнал эту неожиданную новость, его самого охватило беспокойство, которое лишь возросло, когда ему сообщили, что первый консул готов его принять.

По пути в кабинет он прошел через обеденный зал, где завтракали адъютанты; они пригласили его за стол, но адмирал не был голоден; не в силах произнести ни слова, он молча показал им портфель с бумагами, давая понять, что спешит.

Войдя к Бонапарту, он сделал над собой усилие и сказал:

— Гражданин первый консул, я пришел предъявить вам отчет о работе по формированию Брестского флота, о которой вы меня спрашивали.

— Благодарю, — промолвил Бонапарт, продолжая ходить по комнате.

Внезапно остановившись, он произнес:

— Ну вот, Трюге, одним Бурбоном стало меньше.

— Полноте! — сказал Трюге. — Не умер ли, случаем, Людовик Восемнадцатый?

— Да нет. Если бы речь шла об этом! — возбужденно ответил Бонапарт. — Я приказал арестовать в Эттенхайме герцога Энгиенского, приказал привезти его в Париж, и сегодня в шесть часов утра его расстреляли в Венсене.

— Но какова могла быть цель столь жестокого поступка? — спросил Трюге.

— Право, — ответил Бонапарт, — настало время положить конец многочисленным убийственным заговорам против меня; теперь уже не скажут, что я хочу сыграть роль Монка.

Через два дня после этой катастрофы Бурьенн, догадываясь о состоянии, в каком находилась г-жа Бонапарт, отправил нарочного с вопросом, может ли она его принять.

Нарочный вернулся с положительным ответом.

Бурьенн поспешил в Мальмезон и по прибытии сразу же был приглашен в будуар, где находились Жозефина, г-жа Луи Бонапарт и г-жа де Ремюза.

Все три дамы пребывали в отчаянии.

— Ах, Бурьенн! — воскликнула г-жа Бонапарт, увидев его, — какое ужасное несчастье! Знали бы вы, каким он стал с недавних пор! Он всех избегает, он боится людского присутствия. Кто мог подтолкнуть его на подобный поступок?

Бурьенн, зная все подробности казни от Ареля, рассказал о них Жозефине.

— Какая жестокость! — вскричала она. — Но хотя бы никто не скажет, что это моя вина, ведь я предприняла все возможное, чтобы отговорить его от этого жуткого замысла; он не рассказал мне о нем, но вам же известно, как я умею разгадывать его мысли. Он сознался во всем, но если б вы только знали, с какой грубостью он отверг мои мольбы! Я не отходила от него, я бросилась к его ногам. «Не суйтесь в то, что вас не касается, — с бешенством закричал он. — Это не женское дело, оставьте меня!» И он оттолкнул меня так грубо, как никогда не позволял себе со времени своего возвращения из Египта. Что теперь должны думать в Париже? Уверена, его все будут проклинать, ведь даже здешние льстецы выглядят удрученными, когда его нет рядом. Вы знаете, каков он, когда недоволен собой и силится выглядеть довольным в глазах всех; никто не осмеливается заговорить с ним, и все вокруг него мрачнеет… Вот локон волос несчастного принца и его золотое кольцо, которые он просил меня отослать дорогой для него особе. Лейтенант, которому он их отдал, доверил их Савари, а Савари привез мне. У Савари на глазах были слезы, когда, стыдясь себя самого, он рассказывал мне о последних минутах принца: «Ах, ничего не поделаешь, сударыня, — говорил он, вытирая слезы, — но невозможно быть свидетелем смерти такого человека, не испытывая волнения».