Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Шарль Нодье в своих воспоминаниях о Революции рассказывает любопытную историю, которая выглядит предчувствием того, что спустя одиннадцать лет произойдет в Тампле.

Как и все в штабе Пишегрю, он носил черные шелковые галстуки, туго затянутые на шее. В противовес модникам того времени, носившим громоздкие галстуки на манер Сен-Жюста, молодой человек наловчился завязывать свой галстук на один узел с правой стороны.

По приказу Сен-Жюста все ложились спать одетыми. Пишегрю и два его секретаря спали в одной комнате на брошенных на пол матрасах.

Пишегрю, спавший мало, ложился последним и лишь в три-четыре часа утра.

И вот однажды Нодье, спавший в ту ночь крайне беспокойно, терзаемый ночным кошмаром, в котором ему привиделось, будто его душат индийские тхаги, почувствовал, как чья-то рука слегка коснулась его шеи и развязала узел у него на галстуке. Он проснулся, открыл глаза и увидел генерала, стоявшего подле него на коленях.

— Это вы, генерал? — спросил он. — Я вам нужен?

— Нет, напротив, — ответил тот, — это я тебе был нужен: ты стонал и жаловался, и я без труда понял, в чем причина. Когда носишь такой, как у нас, тугой галстук, надо позаботиться ослабить его перед сном, поскольку, если забыть об этой предосторожности, может наступить удушье и внезапная смерть. Это способ самоубийства.

Во время визита, который нанес ему г-н Реаль и в ходе которого речь шла о колонизации Гвианы, г-н Реаль поинтересовался у Пишегрю, не нуждается ли он в чем-нибудь.

— Да, в книгах! — ответил Пишегрю.

— По истории? — спросил Реаль.

— Право, нет! Историей я сыт по горло; пришлите мне Сенеку; я теперь вроде игрока.

— Генерал, — смеясь, промолвил г-н Реаль, — игрок просит дать ему Сенеку, лишь проигравшись вчистую; вы же до этого еще не дошли.

Одновременно Пишегрю попросил, чтобы ему соблаговолили вернуть изъятый у него портрет, который был ему дорог. Сенеку прислали, и г-н Демаре намеревался присоединить к книге портрет, но кто-то заметил ему, что этот портрет, изъятый при обыске и внесенный в опись, должен быть вместе с прочими вещами предъявлен суду.

Видя, что прислали лишь книгу, Пишегрю настоятельно напомнил о портрете. Ему объяснили причину отказа, но это объяснение вызвало у него крайнее недовольство.

— Что ж, — сказал он, обращаясь к главному надзирателю, — выходит, господин Реаль посмеялся надо мной, говоря мне о Кайенне.

И он с нетерпением стал ждать следующего визита г-на Реаля.

Но, поскольку тем временем внезапно возникло дело герцога Энгиенского, г-н Реаль оказался завален работой, и у него не было времени для повторного визита к Пишегрю.

Вот тогда, видимо, Пишегрю и принял решение покончить с собой. Для начала он пожаловался на холод, и, так как в камере у него был камин, его затопили. Для растопки принесли небольшую вязанку сухого хвороста, чтобы легче было разжечь огонь снова, если он погаснет.

Прошел день после того, как он попросил растопить камин, и, когда на следующее утро зашли в камеру узника, его обнаружили подозрительно спокойно и неподвижно лежащим в кровати.

Его окликнули.

Он был мертв!

Через час после того, как открылось это несчастье, то есть около восьми часов утра, Савари, состоявший на дежурстве в Тюильри, получил записку от офицера элитной жандармерии, который в тот день командовал охраной Тампля. Он сообщал ему, что несколько минут назад генерал Пишегрю был найден мертвым в своей кровати и в Тампле ждут полицию, чтобы удостоверить это происшествие. Савари тотчас же переслал записку первому консулу, который вызвал его к себе, полагая, что он знает какие-нибудь подробности. Видя, что Савари ничего больше не известно, Бонапарт воскликнул:

— Так разузнайте все, да побыстрее! Черт возьми, ну и смерть для победителя Голландии!

Савари, не теряя ни минуты, помчался в Тампль и явился туда одновременно с г-ном Реалем, посланным верховным судьей с той же целью — узнать подробности этого происшествия.

Никто еще не входил в камеру, кроме надзирателя, который первым заметил случившееся. Господин Реаль и Савари подошли к кровати самоубийцы и без труда опознали его, хотя лицо его сделалось багровым вследствие удушья, которому он подвергся.

Генерал лежал на правом боку; шею его охватывал черный шелковый галстук, предварительно скрученный в виде небольшого отрезка каната; по-видимому, он завязал на шее скрученный таким образом галстук и затянул его как можно туже, затем взял небольшой деревянный обломок, длиной сантиметров в пятнадцать, отломанный от ветки, все еще валявшейся посреди камеры (вся остальная вязанка лежала в камине), просунул его между шеей и галстуком и стал крутить до тех пор, пока от удушья не лишился сознания; голова его упала на подушку и своим весом придавила обломок ветки, не позволивший затянутому галстуку ослабнуть. В этих обстоятельствах асфиксия не заставила себя ждать, и рука его так и осталась лежать на шее, касаясь вертушки удавки.