Возвращаясь на потрепанном торговом судне во Францию, Жюно попал в руки англичан, и с тех пор Бонапарт не имел никаких известий о своем адъютанте.
Неудивительно поэтому, что неожиданное появление Жюно так обрадовало его.
— О, вот и ты, наконец! — воскликнул первый консул, увидев Жюно. — Стало быть, тебе достало глупости позволить англичанам взять тебя в плен?.. Но почему ты на пять месяцев задержался с выездом? Ведь я писал тебе, чтобы ты уезжал как можно скорее!
— Черт возьми, да потому что меня задержал Клебер! Вы представить себе не можете, сколько всяких неприятностей он мне причинил.
— Очевидно, он опасался, как бы подле меня не собралось чересчур много друзей. Я прекрасно знал, что он не любит меня, но все же считал его неспособным выказывать свою неприязнь подобными глупостями. А ты знаешь о его письме Директории? Впрочем, — добавил Бонапарт, поднимая глаза к небу, — его трагическая смерть покончила со всеми нашими счетами. Мы, Франция и я, понесли в его лице огромную утрату. Но поистине невосполнимая потеря, друг мой, это утрата Дезе. Ах, Дезе! Это одно из тех несчастий, какие обрушились на отечество.
С минуту Бонапарт прохаживался, не произнося ни слова, полностью занятый своими печальными мыслями; затем вдруг, остановившись перед Жюно, он спросил его:
— Ну, и что ты теперь намерен делать? Я всегда говорил, что предоставлю тебе доказательства своих дружеских чувств, когда буду в состоянии сделать это. Каковы твои планы? Ты хочешь служить?
И, лукаво взглянув на него исподлобья, он с благодушным видом продолжил:
— Хочешь, я пошлю тебя в Рейнскую армию?
Краска бросилась Жюно в лицо.
— Вы уже хотите избавиться от меня? — спросил он, а затем, немного помолчав, добавил:
— Тем не менее, если вы прикажете, я покажу генералу Моро, что офицеры Итальянской армии не забыли в Египте свое ремесло.
— Полно, — рассмеялся первый консул, — ну ты и разошелся! Нет, господин Жюно, нет, вы со мной не расстанетесь: я очень люблю генерала Моро, но все же не настолько, чтобы дарить ему моих лучших друзей.
Затем, слегка нахмурившись, он продолжил более серьезным тоном:
— Жюно, я назначу тебя командующим парижским гарнизоном. Это ответственная должность, особенно теперь, и я не мог бы сделать лучший выбор. Но, — он огляделся по сторонам, словно опасаясь быть услышанным, — тебе надо хорошенько подумать, прежде чем согласиться; тебе придется стать старше на десять лет, ибо, наряду с тем, что военным губернатором Парижа должен быть человек, преданный мне лично, ему необходимо также обладать чрезвычайной осторожностью и проявлять величайшее внимание ко всему, что относится к моей безопасности.
— О, генерал! — воскликнул Жюно. — Что касается этого…
— Замолчи или говори тише, — промолвил Бонапарт. — Да, следует заботиться о моей безопасности. Я окружен опасностями. Будь я по-прежнему генералом Бонапартом, прозябающим в Париже до и даже после Тринадцатого вандемьера, я бы и пальцем не пошевельнул, чтобы избежать их; тогда моя жизнь принадлежала лишь мне, и я ценил ее не более того, чего она стоила, то есть невысоко. Но сегодня я не принадлежу себе. Только другу, Жюно, я могу сказать: мне открылось мое предназначение, моя судьба связана с судьбой великой нации, и как раз поэтому моя жизнь под угрозой. Державы, которые надеются захватить и расчленить Францию, не хотят, чтобы я стоял у них на пути.
Он на минуту задумался и провел рукой по лбу, словно отгоняя какую-то навязчивую мысль.
Затем вдруг, с присущей ему способностью мгновенно переходить от одной мысли к другой, что позволяло ему за несколько минут приняться одновременно за двадцать различных вопросов, он продолжил:
— Итак, я назначаю тебя военным губернатором Парижа; но тебе следует жениться, это сообразуется не только с достоинством должности, которую ты будешь занимать, но и с твоими собственными интересами. Кстати, будь благоразумен: женись только на богатой.
— Да, но при этом я хотел бы, чтобы она мне нравилась. Как быть? Все богатые наследницы страшны, как смертный грех.