Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

— Ладно, принимайся за дело сегодня же, потому что с сегодняшнего дня ты военный губернатор Парижа. Найди подходящий дом недалеко от Тюильри, чтобы я мог посылать за тобой всякий раз, когда ты мне понадобишься, и присмотрись к окружению Жозефины и Гортензии, повыбирай среди него. Я предложил бы тебе Гортензию, но, полагаю, она влюблена в Дюрока, а мне не хотелось бы навязывать ей другой выбор.

— Первому консулу кушать подано! — объявил дворецкий, внося поднос с завтраком.

— Идем к столу, — сказал Бонапарт, — и чтобы через неделю дом был снят, а женщина выбрана!

— Генерал, — ответил Жюно, — на поиск дома мне хватит одной недели, но на выбор женщины прошу две.

— Согласен, — промолвил Бонапарт.

X ДВЕ ДЕВИЧЬИ ГОЛОВКИ

В ту самую минуту, когда два товарища по оружию садились за стол, г-же Бонапарт доложили о визите графини де Сурди и мадемуазель Клер де Сурди.

Дамы расцеловались и, образовав на минуту очаровательную группу, стали, как водится, задавать друг другу те тысячи вопросов о здоровье, погоде и непогоде, какие принято задавать в высшем свете. Затем г-жа Бонапарт усадила графиню на кушетку подле себя, тогда как Гортензия увлекла за собой Клер, близкую к ней по возрасту, взявшись показать ей дворец, который та посетила впервые.

Девушки составляли прелестную противоположность друг другу. Гортензия была блондинкой, сияющей свежестью, словно цветок, и с бархатистой, словно персик, кожей; ее прекрасные золотые волосы, стоило их распустить, падали до колен; плечи и руки у нее были немного худоваты, как это бывает у юных девушек, ожидающих, чтобы расцвести и превратиться в женщину, того момента, когда природа в последний раз окинет их оценивающим взором; в своих манерах она соединяла французскую живость с креольской morbidezza.[2] И, наконец, этот прелестный целостный облик дополняли голубые глаза, полные бесконечной нежности.

Ее спутница нисколько не уступала ей ни в грации, ни в красоте, но если грация в ней была та же, что и в Гортензии, ибо обе они были креолками, то красота ее была совсем иной. Клер была выше своей новой подруги, а кожу ее отличал тот матовый оттенок, какой природа приберегает для южных красавиц, к которым она особенно благоволит; у нее были синие, как сапфир, глаза, черные, как смоль, волосы, осиная талия и миниатюрные, как у ребенка, руки и ноги.

Обе они получили превосходное воспитание. Воспитание Гортензии, прерванное ее принудительным обучением ремеслу, после освобождения матери из тюрьмы продолжилось с таким здравомыслием и старанием, что догадаться об этом перерыве было невозможно. Она очень мило рисовала, превосходно музицировала, сочиняла музыку и писала стихи для романсов: некоторые из них дошли до нашего времени, и то, что они так долго остаются популярными, объясняется не высоким общественным положением их автора, а их подлинной ценностью.

Обе девушки были художницами, обе были музыкантшами, обе говорили на нескольких иностранных языках.

Гортензия показала Клер свою художественную мастерскую, свои карандашные наброски, свой музыкальный кабинет и свою вольеру.

Затем они сели рядом с вольерой, в небольшом будуаре, расписанном Редуте.

Разговор у них зашел о званых вечерах, которые возобновились в то время, став блистательнее прежнего; о балах, которые с исступлением начались снова; о великолепных танцорах, о г-не де Тренисе, г-не Лаффите, г-не д’Альвимаре и обоих Коленкурах. Обе стали сетовать, что на любом балу им приходится хотя бы по разу танцевать гавот и менуэт. И, наконец, они с самым непринужденным видом обменялись двумя вопросами.

— Знакомы ли вы с гражданином Дюроком, адъютантом моего отчима? — спросила Гортензия.

— Доводилось ли вам встречаться с гражданином Эктором де Сент-Эрмином? — спросила Клер.

Клер не была знакома с Дюроком.

Гортензия не была знакома с Эктором.

Гортензия, по существу говоря, осмелилась признаться, что влюблена в Дюрока, ибо ее отчим, который, со своей стороны, питал к нему большую привязанность, благосклонно воспринял эту любовь.

И в самом деле, Дюрок был одним из тех блистательных генералов, целым рассадником которых стал в то время Тюильри. Ему не было еще двадцати восьми лет, его отличали чрезвычайно утонченные манеры, и обращали на себя внимание его большие выпуклые глаза, довольно высокий рост и стройное, изящное телосложение.

Однако над этой любовью сгущались тучи. Бонапарт ей покровительствовал, но Жозефина покровительствовала другой любви.

Жозефина хотела выдать Гортензию замуж за Луи, одного из младших братьев Наполеона.

У Жозефины в семье было два открытых врага — Жозеф и Люсьен. Их надзор за ее поведением заходил куда дальше обычной бестактности. Это они почти убедили Бонапарта после его возвращения из Египта не видеться более с Жозефиной. Это они постоянно подталкивали его к разводу, ссылаясь на то, что для осуществления честолюбивых планов Бонапарта ему необходим наследник мужского пола, и в этих обстоятельствах вели игру тем более красивую, что, казалось бы, действовали против собственных интересов.