Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Де Сильва произнес это так просто и спокойно, что меня внезапно пробрала нервная дрожь от осознания того, какая же это мука все время проживать последний момент своей жизни. Как он это назвал? “Твоя последняя реальность”? Самый тяжелый момент твоей жизни, помноженный на вечность.

- Но я хочу Вам сказать, Андреас, что рядом с Вами человек, который хочет отобрать эту жизнь у Вас. Это его работа.

- Пусть забирает все, мне не жалко.

- Он хочет забрать у Вас больше, чем жизнь. Вашу свободу.

Я задумался.

- Это Ваш человек, Рауль?

- Да, сначала он был нашим. Мы так думали. Мы его наняли, но потом оказалось, что у него более могущественные хозяева.

- Где сейчас этот человек?

Рауль посмотрел мне в глаза. Стекла его дорогих очков начали темнеть, и за их дымкой зрачки глаз команданте стали совсем не видны.

- Этот человек, - произнес де Сильва, - рядом с Вами.

- Рядом? - удивился я.

- Да, рядом. Он возле Вас, так близко, как никто другой из ныне живущих. И Вы сами никогда бы не узнали об этом, если бы я не.., - Рауль осекся, а потом продолжил фразу. - Если бы мне не позволили это сказать.

- Назовите его имя, - попросил я.

И тут Рауль внезапно замолчал, хотя я ожидал от него другого. Он выглядел задумчивым и нерешительным. А я, желая узнать имя охотника за моей головой, в то же время, почему-то боялся услышать его имя. То ли от страха, то ли от нежелания возвращаться, я закричал и, вскочив со своего места на ковре, бросился навстречу потоку голубого цвета.

- Все не так, как Вы думаете, Андреас! - услышал я за спиной голос команданте как раз в тот момент, когда меня поглотил голубой поток. Он ослепил глаза, мне сначала стало больно, но потом, секунда за секундой, боль стала отпускать меня. Я думал, что, когда она меня отпустит, я увижу другой мир, прекрасный и вечный. Или же, в крайнем случае, ванную комнату, в которой оставил стакан с алмазами. Но вместо этого я обнаружил себя в гостиничном коридоре “Интерконтиненталя”. Так , словно, рванув на свет, я ошибся дверью. Я оглянулся и пошел назад, к ближайшей. Но это оказался вовсе не мой номер. Дверь была закрыта. На ней красовалась табличка с незнакомыми значками. Они были похожи то ли на китайские иероглифы, то ли на тамильскую вязь. Я постучал в дверь. Но она не открылась. Я прислушался, приложив ухо к полированной поверхности, но не уловил ни единого звука внутри номера. И тогда я двинулся вперед по гостиничному коридору в поисках хотя бы одной открытой двери. Он был пуст. Никакого движения. Я не слышал ничего, кроме своих собственных шагов по ковровой дорожке. Я остановился, чтобы услышать хотя бы отдаленные признаки жизни в этом отеле. Обычно гостиница, даже такая дорогая, как “Интерконтиненталь”, полна всевозможных звуков. Постояльцы, защищенные от любых раздражающих факторов качественной звукоизоляцией, не обращают на них внимания. Но если прислушаться, то можно услышать, как рядом приглушенно урчит лифт. А откуда-то снизу доносится ресторанная музыка, смех горничных и шум паркующихся такси.

Ничего этого не было. Коридор был абсолютно тих. Абсолютно.

Я прошелся взад-вперед несколько раз. Двери номеров были закрыты. В конце коридора свернул направо, к лифту. Нажал серебряную кнопку с красной лампочкой внутри. Она сначала загорелась, а потом потухла. Я надавил на нее еще раз. В середине кнопки снова загорелся красный огонек. И снова потух. Меня охватила ярость. Я в припадке бешенства стал бить кулаком по кнопке, но ничего, кроме мерцания красной лампочки, от лифта не добился.

Тогда я вернулся назад. Коридор ничуть не изменился. Но зато я услышал тихий звук. Это был ритмичный писк какого-то знакомого электроприбора, правда, я не мог сразу вспомнить, какого. Такое вот “бип-бип-бип”, похожее на сигнал первого советского спутника. Я пошел по коридору, ориентируясь на этот звук и вскоре заметил, что одна из полированных дверей приоткрыта. Именно оттуда и подавал мне сигналы невидимый прибор. Я слегка толкнул дверь и вошел внутрь.

Когда я оказался в номере, я оглянулся вокруг и заметил, что это не номер, а большая больничная палата с белыми стенами. Посреди палаты стояла высокая кровать, опутанная невероятным количеством проводов и трубок. Все они с одной стороны были подключены к человеку, лежавшему на кровати. Его я не мог рассмотреть сразу. Трубки вели к разным приборам жизнеобеспечения. Назначения я их не знал, но для чего они, догадаться было нетрудно. Вот пластиковая капельница с физраствором. Вот аппарат искусственного дыхания с гофрированным, как гармошка, поршнем, который ходит то вниз, то вверх. Вот осциллограф, на экране которого острыми взлетами и падениями бьется линия жизни. Он ритмично пищал, фиксируя пульс человека на кровати. Этот больничный звук я и услышал в коридоре. Рядом с осциллографом сидела пожилая полная женщина в белом халате и высокой шапочке. Позевывая, она листала разноцветный журнал. “Медсестра,” - наконец, догадался я.