Экзистенциализм. Возраст зрелости

Первую сферу (я предельно упрощаю, да простит меня Сартр!) реальности Сартр называет Бытие-в-себе. Бытие-в-себе – это фактичность, данность, это мир. А мы уже знаем, что Сартр не очень хорошо относился к миру, к природе. Вспомните роман «Тошнота». И действительно, все, что можно сказать о Бытии-в-себе: это нечто абсолютно бессмысленное, абсолютно материальное, бесформенное. О нем можно сказать очень мало – что мир есть, что он есть в себе, он на нас наваливается. И еще, заметим, его слишком много. Не случайно это всегда вызываемое им в нас чувство тошноты. То есть мир как-то все время давит на нас своей фактичностью. Своей данностью. Угрожает нам, унижает нас, противостоит нам, стремясь нас поглотить в своей бессмысленной аморфной массе.

Конечно, куда интереснее вторая реальность, о которой говорит Сартр, связанная с первой, но противостоящая ей. Человеческая реальность. Ее Сартр обозначает как Бытие-для-себя. Это и есть человек. Тут надо снова сказать, что такое человек для Сартра. Я буду говорить об одном и том же, но с разных сторон. Еще раз: человек – это не данность, это усилие быть человеком, человек – это проект, человек – не вещь. Вообще человек или экзистенция определяется Сартром в основном негативно. Экзистенция неопределима, невыводима. Она причина самой себя. Как Спиноза определял субстанцию: causa sui. Причина самой себя. То есть Бытие-для-себя – это и есть вот это самое человеческое.

Впрочем, надо всегда помнить и понимать, что Сартр все время говорит о сознании! То есть вы скажете: а как же все остальное – тело, пол, национальность, классовая принадлежность, эпоха? Все это есть, но это не есть я. Я – что-то сверх этого. Конечно, Флобер, может быть, и мелкий буржуа, но не всякий мелкий буржуа – Флобер. И Флобер во Флобере – это не мелкий буржуа, а то, что сверх мелкого буржуа. Вот это очень важно. То есть наша человечность в нас – это то, что сверх данности, сверх фактичности. Как скажет Сартр: мы не выбираем свою эпоху, но мы выбираем себя в этой эпохе. Тут очень важный ход мысли: человек – это усилие быть человеком, человек – это проект быть человеком. (Помните паскалевское гениальное: «Человек бесконечно превосходит человека»?) Человек – это не данность, а деятельность. То есть человек не задан. Ранее я привел вам пример с сартровским кондуктором и греческий пример о Данаях и Чаше Данай.

Надо сразу сделать отступление, что мироощущение Сартра, как мало у кого из экзистенциалистов, предельно трагично. Оно сильно напоминает то, что я в прошлый раз говорил о Камю, об абсурдности. Для Сартра, как и для Камю, очень важны Ницше, с его констатацией «смерти Бога», и Достоевский, с его констатацией саморазрушения гуманизма. Что получается? То есть Бог умер, мир обессмыслился, мир стал абсурдным. Но ведь раньше человек находил свое достоинство в своей божественной природе. Тогда означает ли факт смерти Бога, или, по Камю, абсурдности мира, что человек утратил свое достоинство, свое уникальное место в мире, над миром? То, с чем Сартр и борется. То есть если небеса опустели и смысла в мире нет? «Если Бога нет, то все позволено» – он часто повторяет эти слова Достоевского как исходные для всей философии экзистенциализма. Означает ли это, что человек стал просто пылинкой? Вещью среди вещей? И вот весь пафос Сартра – доказать, что невзирая на смерть Бога и бессмысленность ужасного мира человек не стал просто пылью, не утратил свое достоинство! В этом глубокий трагизм всей философской ситуации, в которой действует Сартр.