Экзистенциализм. Возраст зрелости

Как говорит Сартр, «не по своей воле мы рождаемся и не по своей воле уходим». Человек уже находит себя на сцене. Сартр как заклинание повторяет (и в философских сочинениях, и в пьесе «Мухи», и в других произведениях), что «человек обречен быть свободным». Свобода у него, как вы уже почувствовали, не какой-то сладкий пряник – это тяжелая и невыносимая ноша. Тотальная свобода – тотальная ответственность. Почему обречен? Казалось бы, не хочешь – не будь. Но Сартр говорит, что на свободу нас обрекают только две несвободы: рождение и смерть. Я не могу не родиться, и я не могу не умереть. Я уже здесь. Во многих культурах, у греков, индусов, как вы знаете, рождение – это трагедия, несчастье, катастрофа. Помните античный миф, как царь Мидас изловил бога Пана, спутника Диониса, и спросил его, в чем состоит счастье человека. На что бог Пан жутко рассмеялся и сказал: «Счастье вам, смертным, недоступно. Счастье – это вовсе не родиться. А второе после этого – родившись, сразу умереть». Вот греческий взгляд на счастье. Можно вспомнить и строки великого поэта Востока, мистика-суфия Хакани о том же: «Моя мудрая, новорожденная дочь, увидев, что мир этот – место плохое, ушла». Но это великое счастье не быть обреченными на рождение и заброшенными в бытие, нам недоступно, мы уже здесь. Мы уже заброшены. Иногда маленькие дети просят: «Мама, роди меня обратно!» Но это, увы, невозможно. По словам Фромма, рождение – величайшая травма, фрустрация и катастрофа для каждого человека: выход в чуждый мир из материнского чрева. И мы не можем не умереть. Мы приговорены, неведомо кем, к рождению и к смерти. В этом, и только в этом мы не свободны. (Человеческая свобода в философии Сартра, как и вообще в экзистенциализме, неразрывно связана со смертью.) Человек – это, как сказал Хайдеггер, бытие-к-смерти. Мы родились, и не родиться невозможно. И не умереть тоже. Это две вещи, в которых мы несвободны. Но во всем остальном именно поэтому мы абсолютно свободны. Наша несвобода в рождении и смерти обрекает нас на свободу во всем остальном. То есть на тотальную осознанность и тотальную ответственность. Вот это – модус заброшенности.

Замечу, что отсюда с очевидностью следует, что отказ от свободы – это тоже свободный акт. Отвернуться от свободы, как от смерти, можно, но нельзя от нее уйти и уклониться. То есть я свободно решаю быть несвободным. Я свободно, рационально (или, чаще, дорационально) решаю, что я – не я. Я снимаю с себя ответственность: я – член партии, я – представитль нации, я почему-то горжусь тем, что не является моим выбором и моей заслугой, но навязано мне нелепым фактом случайности рождения. Я горжусь тем, что у меня такой-то пол, такая-то национальность или статус, что я – мужчина, я – чиновник номер пятьдесят шесть в такой-то иерархии… Но и тогда я осознанно решил не быть человеком. Или неосознанно. Но очень важно, что сам акт отказа от свободы – это тоже свободный акт. Свободу легко потерять, но потеря свободы – это тоже проявление свободы.

Затем другие модусы. Тошнота, я уже говорил, это когда человек встречается с миром. Нас всегда слишком мало, мира всегда слишком много. Вот это очень важно. Возвращаясь к первому сборнику рассказов Сартра. О чем все эти рассказы? О том, что человек хочет стать кем-то – и перестает быть собой. То есть уникальным и вечно неопределяемым творческим Ничто, мучимым жаждой определенности и укорененности в бытии. Свобода – это не то, чем можно обладать.