Экзистенциализм. Возраст зрелости

Еще раз повторю: просто надо, чтобы вы осознали это. Бог умер, смысл исчез. Человек черпал свое достоинство именно в этой божественной трансцендентной инстанции. Она исчезла. Но человек при этом не должен сам превратиться просто в ничто, не должен раствориться в материи. Не должен стать частью бессмысленного ландшафта. И весь пафос Сартра – это пафос антидетерминистский и антиредукционистский. То есть доказать, что есть свобода, которая для Сартра, забегая вперед, тождественна ответственности и осознанности. Свобода вырывает человека из порядка мироздания, обрекает на уникальность и самоопределение перед лицом враждебного мира. Эта свобода может быть очень тяжела, неприятна, но, если не будет свободы, не будет человечности. То есть человек не детерминирован и не редуцируем. И поэтому Сартр снова и снова ведет борьбу с попытками биологизировать или социалогизировать человека. Это крайне ценно и крайне важно, особенно в ХХ веке! Сартр (это относится ко всему экзистенциализму, но у Сартра с его полемичностью, с его резкостью это особенно ярко выражено) подчеркивает эту человеческую безосновность, неопределимость, несамотождественность. Человек не фактичен, не часть инертного Бытия-в-себе. Он не данность, а проект, разрыв в цепи причин-следствий. Он то, что сам делает из себя. Человек не редуцируется ни к чему социальному или натуралистически-биологическому. И человек тотально не детерминирован. И все это можно описать одним словом: Ничто. Да, не так ли? Бытие и Ничто, Бытие-в-себе и Бытие-для-себя. Можно, несколько упрощая, сказать, что Бытие – это мир, а Ничто – это человек, «дыра в Бытии», как выражается Сартр.

Но в каком смысле Ничто? Я сейчас не буду говорить о Ничто, уходя в глубокие историко-философские дебри. Хотя мне приходят в голову разные философы, размышлявшие о Ничто, начиная с Парменида и Псевдо-Дионисия Ареопагита и до Хайдеггера, Бердяева или Гегеля. Не буду сейчас об этом.

Но тут в мою анархистскую голову неизбежно, конечно, приходит Макс Штирнер. Я уже говорил, что Камю можно сравнивать со Штирнером. И Сартра тоже можно сравнивать и сближать со Штирнером. По крайней мере, в этом пункте. Штирнер начинает и заканчивает свою великую книгу цитатой из Фейербаха: «Ничто – вот на чем я основал свое дело». Ничто Штирнера – это не пустышка, не ноль; это Ничто в смысле невещественности. То творческое бездонное человеческое Ничто, из которого возникает все! И тут, конечно, возникает прямая параллель с Сартром. То есть Ничто в смысле «не вещь». Нечто неопределенное, недетерминированное. Человек – это некая пустота, из которой вырастает все. На которой основано все. Почему я все время возвращаюсь к этим метафорам: Чаша Данай, «заяц» в поезде и контролер, требующий у него ответа? То есть человек перед лицом мира. Как мир невозможен без человека, так и человек невозможен без мира. Они как бы противостоят друг другу. Причем если мира здесь всегда слишком много и он наваливается и вызывает тошноту, то человека всегда слишком мало. Человек – это пустая и жаждущая наполнения Чаша Данай. Его переполняет ощущение пустоты и недостаточности. Избыток отсутствия себя (простите мне напыщенный стиль и оксюмороны, но только так можно передать парадоксальность и трагизм человеческой ситуации в мире). Человек, который ощутил себя, говоря языком Шестова, в состоянии апофеоза беспочвенности, все время проваливается в бездну. Но все время хочет за что-то ухватиться, кем-то стать, в чем-то прочном утвердиться. (Помните, Великий Инквизитор у Достоевского говорит: «Человек – бунтарь, жаждущий преклониться перед чем-то, но ищущий отдать свою свободу только тому, что бесспорно и прочно»?) Повторяю: основное чувство, которое пронизывает философию Сартра, – чувство абсолютной рискованности, негарантированности. Он говорит об «авантюре индивидуального бытия», то есть человек за все отвечает, человеку не на что опереться. Опять же, вспомните Ортегу-и-Гассета: «У нас нет природы, но есть свобода. Жить – это упражняться в свободе». И то же самое говорит Сартр.