Экзопулус вздымает волны

— Почему вы тогда не обратились в полицию? Мы ничего не знали об этом, когда обговаривали условия проведения выставки, то есть, если употреблять юридические термины, это является сокрытием важной информации.

— Великий… эпохальный момент… мой агент вспомнил юридические термины… — пафосно провозгласил Феликс.

— Я еще раз повторю — это были единичные случаи… Я спасал эту галерею год за годом… Чтобы она жила… Чтобы авторы могли поделиться своими мыслями со зрителями.

— Полностью соглашусь с нашим директором, — вставил профессор. — Потому что, судя по финансовым результатам, мы трепещем только чистыми и неиспорченными мотивами. Найти бы только авторов с мыслями получше, чтобы ими делиться стоило… Называйте это, как вашей душе угодно, на здоровье… но лично я всегда смотрю в корень. Спишите на дело вкуса…

— Нельзя туда смотреть… никогда… — Феня пристально посмотрел на профессора. — Это очень плохо…

— Куда смотреть? — Пан Вишцевский устало обтер лоб рукавом.

— В корень. Особенно, если важен вкус… или здоровое питание… Хорошего ничего не получится. Корень можно повредить… — Феня на секунду задумался. — Кстати, многие путают, где корень, а где корневище… Но смотреть в них нельзя в обоих случаях… И если кажется, что корневище более крепкое… но с ним тоже нельзя так… это плохо…

— Парфений, вы, как всегда, правы, — взбодрился Кожедубов-Брюммер, — у вас поистине точные замечания. Мне самому часто кажется, что из-за этого принципа «смотреть в корневище» я уже повредил все, что можно. Нужно давно уже было позволить себе немного свободы и перестать туда заглядывать.

— Это правда, — подтвердил Феня, — нужно перестать туда заглядывать…

— О чем вы говорите? — Феликс остановился на месте. — Какие, к чертовой матери, корни с корневищами? У меня исчезла картина! Полотно, в которое я вложил свою душу! Мое духовное возрождение покинуло меня из-за алчности неизвестного плебея! За этой стеной меня жаждет растерзать стая обезумевших репортеров. Мечтают распять меня на плесневелых обломках журналистского креста!

— Может быть, картина не исчезла? Она же висит на стене… — осторожно вставил Литтон.

— Ты что думаешь, что я не могу узнать свою картину? Да, она похожа.

— Но вчера ты этого не говорил…

— Вчера я не всматривался. Потому что у меня мыслительное цунами! Или я должен детально проверять каждое мое полотно с периодом в двадцать минут? И я даже представить себе не мог, что такое бывает! В серьезной галерее! Но! это не моя подпись! — Феликс возмущенно уперся пальцем в нижний угол холста. — Не моя подпись! И вообще… ты на моей стороне? Или уже присоединился к линчевателям?

— Это не его картина. — Феня внимательно всмотрелся в «Экзопулуса». — Я помню каждый миллиметр наизусть…

Макс за секунду подпрыгнул к стене и оттащил Феню подальше от полотен.

— Он просто очень хороший критик. С фотографической памятью… Знаете, такое редкое явление в наши дни… Можно сказать, уникальное… Многие ученые веками проводили исследования, и до сих пор не могут точно объяснить этот феномен… Таким прекрасным феноменом можно только восхищаться и любоваться… как на цветение сакуры… можно даже так и назвать… феномен цветущей сакуры… вот до того он прекрасен…

— Пожалуйста… Я уже ничего не понимаю… Почему здесь не его картина? — Сэр Фарнсуорт стоял напротив директора и отчаянно пытался сокрыть дикое желание просто исчезнуть из этого зала хотя бы минут на пятнадцать, перевести дух и, в идеале, выпить успокоительного. — Вы можете, наконец, пояснить причину? Тем более если вы не можете решить проблему самостоятельно…

— Я готов принять правду, какой бы суровой она ни оказалась! — Вставил Феликс. — Что бы ни случилось… мне нужно знать… нужно! Нужно знать!

— Прекратите немедленно истерику! — гаркнул Эрнест Львович. — Хотите правду? Вы все в этой комнате? Я вам ее скажу. Но и разбираться с ней все мы будем вместе. Сообща. Раз я настолько бездарно решаю остальные вопросы. Тогда пусть будь что будет. Да, Феликс. Это не ваше полотно. Это копия Елисея. Превосходная, к слову сказать. Мне жаль, что вам пришлось об этом узнать в таких обстоятельствах…

В комнате воцарилась напряженная тишина.

— Вам жаль, что художник может узнать свою картину? — Происходящее стало казаться еще ближе к умопомешательству, чем ранее, и теперь в мыслях Литтон уже был согласен на врывающихся санитаров, лишь бы стереть этот день из своей памяти. — Это недопустимое высказывание.

— Простите… — виновато выдавил из себя Елисей.

— Оригинальное полотно исчезло, — с пылом продолжил пан Вишцевский. — Кто имеет к этому отношение и откуда появилась информация на сайтах, я не знаю. Но я буду разбираться в этом вопросе. Да, я принял на себя смелость повесить копию, потому что для всех нас была очень важна эта выставка. И для вас, Феликс, тоже. Существовал значительный риск порчи ваших полотен, а они требуют тщательной и аккуратной реставрации. Поэтому я дал задание Елисею изготовить по одной копии каждой из ваших выставляемых картин.

— Простите… — повторил Елисей.