Экзотики

Эта русская молодая двушка произносила: «тэпэръ, конэтшно, отшэнъ карашо»… Вмсто «вы» и «мы» она говорила «ви» и «ми». Вмсто слова «счастливый» она сказала: «шастеливи». Кром того она говорила русскимъ переводнымъ языкомъ: «Я это слышала сказать, говорить» (je l'ai entendu dire). «Я вижу, вы мн хотите» (vous m'en voulez). И многое въ этомъ род.

Слушавшіе ее замчали ея произношеніе, но не удивлялись.

Оно было въ сред ихъ не первымъ образчикомъ. Эми разсказала, что обдала у соотечественниковъ, очень забавныхъ, только-что пріхавшихъ въ Парижъ и нанявшихъ себ квартиру… Но гд! Въ улиц Du faubourg St. Denis!.. Цлая семья, отецъ, мать, сынъ и дв дочери… Фамилія ихъ — Простаковы. Люди крайне богатые. Первый разъ въ Европ, совсмъ дикіе. Спрашиваютъ: магазины Лувра въ самомъ ли дворц помщаются?

Вотъ что сообщила она какъ свжую и любопытную новость.

— И чрезъ васъ они заявятъ претензію войти въ нашъ кругъ, — сказала графиня Нордъ-Остъ.

— Да. Но что же? Они — assez bien. Притомъ le papa сказалъ мн, что у него состояніе въ полмилліона.

— У васъ, mam'zelle Эми, у одной почти столько же, — замтила баронесса. — Однако, вы не считаете себя богачкой.

— Н-нэтъ, — отозвалась Скритицына наивно и просто и прибавила по-французски: — говорятъ, что это немного… Но мн больше не надо. Вообще деньги совсмъ ненужны. Это предразсудокъ.

— Tr`es joli! — воскликнулъ Загурскій.

— Деньги счастья не даютъ, — какъ бы извинилась она. — А несчастье приносятъ.

— Да… Я нчто такое, будучи семи лтъ, переписывалъ изъ книги въ тетрадь, когда учился писать… — комически-серьезно заговорилъ Загурскій. — И долженъ сказать, что я выучился это писать, но не выучился этому врить… За то я люблю поговорку: «бдность есть мать всхъ пороковъ». А девизомъ, правиломъ въ жизни я поставилъ себ: Dix millions. Si non…

— Le suicide? — воскликнула Эми.

— Vingt! — добавилъ Загурскій.

Вс разсмялись, дружно и громко, какъ еслибы это была самая тонкая и замысловатая острота.

— Вы бы тогда, графъ, стали богачомъ на цлыхъ десять лтъ, — вступилась баронесса Вертгеймъ. — Загурскій, смясь, перешелъ къ ней на диванчикъ и что-то шепнулъ. Она укоризненно покачала головой, какъ на ребенка за шалость. Мойеръ тотчасъ поднялся и присоединился къ хозяйк. Съ ней Мойеръ разговаривалъ всегда на ея родномъ язык. Проживъ всю юность въ Бухарест, онъ даже выдавалъ себя за румына по происхожденію.

— Вы мн общали, виконтесса, что я увижу у васъ сегодня американку съ сотней милліоновъ.

— Да. Увидите. Она непремнно прідетъ… Часъ назадъ я перестала ее ждать. А теперь знаю, что она будетъ… наврно.

— Почему… Вы судите будто по признакамъ, по какому-то особому барометру.

— Именно, — улыбнулась молодая румынка своими пунцовыми пухлыми губами. — Магнитъ, притягивающій миссъ Окай — здсь… Она, всякій день бывая у него, все-таки не пропуститъ случая видться и вечеромъ.

— Кто такой? — оживился журналистъ.

— Чужая тайна… Какъ же мн ее выдать… Впрочемъ, извольте… Онъ теперь слъ въ карты играть. Покуда… Какъ она явится — онъ броситъ карты… Іодакъ…

— Скульпторъ Іодакъ? Здсь? Мн бы очень хотлось его видть. Но что же общаго между ними? Онъ врно длаетъ ея бюстъ и chemin faisant влюбился?..

— О, нтъ… Въ немъ слишкомъ много зстетическаго чувства, чтобы ршиться на первое… Бюстъ миссъ Скай? Oh, Dieu! Ея лицо изъ благо мрамора?

И виконтесса добродушно разсмялась.

— Какъ понять, виконтесса? Oh, Dieu или odieux?

— Увидите… Нтъ… Въ натур, впрочемъ. Ca passe encore? У нея большіе и добрые глаза. Un air doucereux.

— Doucereux est souvent — fade.

— Нтъ. Она мила и симпатична… Но тотъ же носъ, или тотъ же ротъ — изъ мрамора?.. Іодакъ не ршился бы. Нтъ, она просто беретъ у него уроки.

Въ эту минуту молодой человкъ съ оливковымъ цвтомъ лица и щелками вмсто глазъ подошелъ въ хозяйк дома съ глубокимъ поклономъ. Онъ только-что пріхалъ. Это былъ секретарь японскаго посольства, виконтъ Фушигама.

III

Журналистъ прошелъ въ комнату, гд играли въ карты. Зеленыхъ столовъ оказалось не мало, и за которымъ былъ скульпторъ — узнать было мудрено… Мойеръ завидлъ двухъ знакомыхъ за вторымъ столомъ, подошелъ и поздоровался.

— Monsieur le baron, — произнесъ онъ, вжливо кланяясь передъ однимъ изъ трехъ партнеровъ.

Это былъ пожилой и плотный господинъ, смахивавшій на военнаго, блокурый, съ большой плшью во все темя, съ предлинными усами и съ особенно добродушнымъ выраженіемъ лица.

Онъ оглянулся и небрежно подалъ руку… На мгновенье, при вид Мойера, лицо его стало сурове.

— Сегодня я могу, баронъ, исполнить мое общаніе… Дать вамъ объясненіе насчетъ замтки, которую напечатали у насъ въ газет. То, о чемъ мы говорили послдній разъ, — правда.

— C'est bon! — кратко отозвался этотъ свысока и какъ бы говоря: «Хорошо! Посл. Не здсь»!

Это былъ баронъ Герцлихъ, банкиръ, полу-русскій, полу-нмецъ, въ дйствительности еврей, родомъ изъ Познани, но воспитанный въ Петербург.