Элегии и малые поэмы

        То, что достойно вполне места, в котором живу.

        Надо добавить, что дух укрепляет громкая слава

        И плодовитость душа черпает в жажде похвал.

        Слава и имени блеск и меня когда-то прельщали,

40   В пору, когда моих мачт буря еще не трясла.

        Не до того мне теперь, не слава меня занимает.

        Много бы я заплатил, чтобы в безвестности жить.

        Если мне прежде стихи удавались, неужто прикажешь

        Снова писать и велишь гнаться за славой былой?

45   Девять сестер, за упрек мои слова не сочтите —

        Были вы для меня главной причиной беды.

        Как поплатился Перилл, быка отливавший из бронзы,

        Так и «Наука» моя мне обернулась бедой.

        Лучше мне было б совсем разучиться стихосложенью —

50   Тот, кто в море тонул, да убоится воды!

        Если, забывшись, опять займусь этим гибельным делом,

        Здесь, уж конечно, легко все, что мне нужно, найду, —

        Здесь, где не водится книг, где никто меня слушать не станет,

        Где не понять никому даже значения слов.

55   Всюду чужая речь, звериные, дикие звуки,

        Возгласы ужаса здесь слышишь на каждом шагу.

        Кажется, сам я уже вконец разучился латыни:

        Знаю сарматский язык, с гетом могу говорить.

        Но не могу утаить: воздержанью суровому в ссылке

60   Не научилась еще тихая Муза моя.

        Часто пишу я стихи, но их, прочитавши, сжигаю.

        Стынет кучкой золы плод упражнений моих.

        Больше стихов не хочу, но пишу против собственной воли

        И потому предаю все сочиненья огню.

65   Крошечной доле стихов, которые хитрость иль случай

        Уберегли от огня, к вам удается дойти.

        О, если б был поумней беззаботный учитель и прежде

        И догадался сжечь строчки «Науки» своей!

ПИСЬМА С ПОНТА

Книга первая

I. Бруту

        Публий Назон, давно в отдаленных Томах осевший,

        С гетских глухих берегов шлет тебе эти стихи.

        Если удастся тебе, приюти эти пришлые книжки.

        Где-нибудь в доме твоем место для них отыщи.

5     Скованы страхом, они сторонятся общественных зданий,

        Воображая, что я им этот путь преградил.

        Сколько я им ни твержу: «Ваше слово нечестью не учит,

        Ваш целомудренный стих вам отворит эту дверь!»,

        Слушать они не хотят и к тебе с надеждой стремятся:

10   Ларов домашних покой им безопасней всего.

        Спросишь: «Куда их деть, чтоб никто не остался в обиде?»

        Пусть эти книги займут место забытых «Наук».

        «Что им здесь делать?» — вопрос твой растерянный явственно слышу.

        Их без вопросов прими — слово их чуждо любви.

15   Сразу тебе скажу: хоть нет печали в названье,

        Не веселее они книг, что я прежде писал.

        Ново названье одно, а суть неизменной осталась,

        Но не скрываю имен тех, кому это пишу.

        Вас испугают стихи, но от них никуда не укрыться,

20   И на порог ваш придет робкая Муза моя.

        К прежним стихам приложи и эти: изгнанника детям

        В город вход не закрыт, если закон соблюден.

        Страхи напрасны: ведь Рим Антония книги читает,

        И под рукою у всех Брута ученейший труд.[594]

25   Я не глупец, чтоб себя ставить в ряд с именами такими,

        И никогда на богов не поднимал я меча.

        Нет ни в одной из книг дурного о Цезаре слова,

        Лишь восхваленья одни — хоть не просили меня.

        Нет доверья ко мне — но ведь книги достойны доверья,

30   Имя создателя скрой, только стихи не гони.

        Путь преграждает войне мироносная ветка оливы.

        Имя несущего мир даст ли спасение мне?

        Перед Энеем, отца на плечах из пожара несущим,

        Как преданья гласят, сам расступился огонь.

35   Имя потомка его стихам да послужит порукой!

        Явно весомей их груз ноши Энея простой.

        Кто так бесчувствен и зол, что осмелится выгнать с порога

        Пляшущего певца с вещей трещоткой в руке?

        Кто подаянья лишит флейтиста, когда пред богиней —

40   Матерью вечных богов — дует он в рог извитой?

        Нет, нечестий таких с незапамятных лет не бывало,

        Есть у пророка всегда на пропитание грош.

        Воля бессмертных богов наши души огнем наполняет.

        Разве хоть кто-то дерзнет к ней оставаться глухим?

45   Видишь: не рог извитой, не фригийскую нежную флейту —

        Ряд высочайших имен Юлиев рода несу.

        Я призываю: толпа, расступись пред несущим святыни,

        Не предо мной — перед ним, богом-владыкой, склонись

        Пусть повелителя гнев был заслуженно мною изведан —

50   Это не значит, что он слушать не станет меня.

        Помню, как бился в слезах пред Исидой, в лен облаченной,

        Мучась сознаньем вины, тот, кто глумился над ней.

        Помню, как человек, ослепленный за святотатство,

        В голос кричал, что он кары такой заслужил.

55   Сладко богам лицезреть, как замысел их торжествует,

        Видеть, как сотни людей славят могущество их.

        Часто смягчают они наказанье и свет возвращают

        Тем, кто свою вину понял во всей полноте.

        Я раскаялся. Мне не откажут, быть может, в доверье.

60   Я раскаялся. Боль вечно терзает меня.

        Мучит сознанье вины сильнее, чем горечь изгнанья.

        Муки такие терпеть лучше, чем их заслужить.

        Если бы сжалились боги — и он, всемогущий и зримый, —

        Сняли бы кару с меня, вечной оставив вину.

65   Смерть вольна оборвать бесконечное это изгнанье,

        Но совершенное мной смерть не вольна зачеркнуть.

        Вот почему мой ум крушится и твердость теряет,

        Будто весенний снег, талой бегущий водой.

        Как изгрызает корабль невидимый червь-древоточец,

70   Как океанская соль камни утесов крошит,

        Как изъязвляет вода зеркальную гладкость железа,

        Как превращает в труху книги прожорливый жук —