Элегии и малые поэмы

        Так беспрестанно грызет нутро мое червь беспокойства,

        И до конца моих дней мне эти муки терпеть.

75   Боль не покинет меня, пока меня жизнь не покинет.

        Тот, кто страданьем томим, раньше страданья умрет.

        Помощи — если ее я достойным могу оказаться —

        Мне приходится ждать лишь от всесильных богов.

        Если от скифских стрел мне судьба разрешит удалиться,

80   Я ни о чем никогда больше не стану просить.

II. Фабию Максиму

        Максим, славой своей родовую возвысивший славу

        И благородством ума множащий имени блеск!

        Чтобы родиться тебе, дано было Фабиев роду

        Выжить в веках, вопреки доблестной смерти трехсот.

5     Спросишь, наверное, кто написал тебе это посланье,

        Сразу захочешь узнать, кто обратился к тебе.

        Как мне, несчастному, быть? Опасаюсь, что, имя услышав,

        Все остальное прочтешь с ожесточеньем глухим.

        Но не хочу скрывать, что письмо написано мною,

10   …………………………………

        Знаю, что я заслужил наказанье еще тяжелее,

        Но тяжелей, чем мое, вынести я бы не смог.

        Здесь я отдан врагам, постоянным опасностям отдан,

        Вместе с отчизной навек отнят покой у меня.

15   Жала вражеских стрел пропитаны ядом гадючьим,

        Чтобы двоякую смерть каждая рана несла.

        Всадники, вооружась, у стен испуганных рыщут —

        Так же крадется волк к запертым овцам в хлеву.

        Здесь, если лук тугой изогнут и жилою стянут,

20   Принято никогда не ослаблять тетиву.

        В кровли вонзившись, торчат частоколом на хижинах стрел

        И на воротах засов в прочность не верит свою.

        Этого мало: нигде ни деревца нет, ни травинки,

        И за ленивой зимой вновь наступает зима.

25   В схватке с моей судьбой, с холодами и стрелами в схватке

        Здесь я вступил на порог вот уж четвертой зимы.

        Плачу и плачу, пока мертвящее оцепененье

        Грудь мою льдом не скует и не прервет моих слез.

        Участь Ниобы легка: она хоть и видела ужас,

30   Но, превратившись в скалу, боли была лишена.

        Легок и ваш, Гелиады, удел: вы оплакали брата,

        Но молодого корой тополь печаль залечил.

        Я бы хотел, да стать растением нет позволенья,

        Я бы хотел, да нельзя стать равнодушной скалой.

35   Даже Медуза — явись она сейчас предо мною, —

        Так и ушла бы ни с чем даже Медуза сама.

        Должен я жить, чтобы вкус беды ощущать ежечасно,

        Чтобы времени ход только усиливал боль.

        Так никогда до конца не гибнет у Тития печень,[595]

40   Но вырастает опять, чтобы опять погибать.

        Ночь приносит покой, облегчение чувствам дающий,

        Всех погружает ночь в сон, исцеляющий боль.

        Мне предлагают сны повторенье действительных бедствий,

        Бодрствуют чувства мои, участь мою вороша.

45   То я вижу себя от стрел сарматских бегущим,

        То для тяжелых оков руки дающим врагу.

        Манит меня иногда сновидения сладкого образ:

        Вижу крыши домов дальней отчизны моей,

        Долго беседую я с любезными сердцу друзьями

50   И с дорогою женой тихий веду разговор.

        Но, получив этот миг короткого, ложного счастья,

        Вспомнив о лучших днях, с новою силой казнюсь.

        День ли глядит на меня, живущего в горькой печали,

        Ночь ли гонит своих заиндевелых коней,

55   Тают от мрачных забот мои оскудевшие силы,

        Как поднесенный к огню новый податливый воск.

        Часто зову я смерть, и часто у смерти прошу я,

        Чтоб не достался мой прах чуждой сарматской земле.

        Думая, сколь велика снисходительность Цезаря, верю:

60   Некогда ступит нога на берег мягче, чем здесь.

        Но когда вижу, что мне нигде от судьбы не укрыться,

        Падаю духом, и страх гасит надежду опять,

        Я об одном лишь молю, на одно лишь надеяться смею:

        Что разрешат мне терпеть бедствия в месте ином.

65   В этой просьбе моей от тебя содействия жду я;

        Может быть, ты для меня скромность забудешь свою.

        Максим, вступись за меня, красноречия римского мастер,

        И под защиту прими трудное дело мое.

        Выиграть мало надежд — но ты его выиграть можешь,

70   Если тронешь сердца речью о ссылке моей.

        Знает Цезарь едва ль — хоть все божеству и открыто, —

        Как тут все обстоит в этом унылом краю.

        Дух высочайший его делами великими занят,

        Не подобает ему в каждую мелочь вникать.

75   Времени нет у него и спросить, где находятся Томы

        (Здешние геты и те знают едва ли о них),

        Как живут племена язигов и диких сарматов,

        Тавров, которые встарь чтили кровавый кумир.[596]

        Что за народы идут и гонят коней быстроногих

80   По отвердевшей спине Истра, одетого льдом.

        Большую часть людей заботы твои не волнуют

        И не пугает твоя мощь, ослепительный Рим.

        Мужество им дают тетива и стрелы в колчане,

        Годный для долгих дорог, сильный, выносливый конь,

85   Навык в походах терпеть изнурительный голод и жажду,

        Если в безводную степь враг оттеснит храбрецов.

        Добрый принцепс меня даже в гневе сюда не послал бы,

        Если б достаточно знал этот заброшенный край.

        Вряд ли он был бы рад плененью любого из римлян,

90   Меньше всего — моему: сам он мне жизнь даровал.

        Взмахом державной руки он мог бы предать меня смерти

        Чтобы меня погубить, геты ему не нужны.

        Если моя вина и тогда не грозила мне смертью,

        Может быть, будет теперь он милосердней ко мне?

95   Он исполнил лишь то, к чему его сам я принудил,

        Слабым был его гнев — большего я заслужил.

        Я молю богов (справедливейший он между ними),

        Чтобы на нашей земле Цезарь бессменно царил.

        Власть его велика, и быть ей навеки великой,

100 Пусть переходит она к отпрыскам славным его!