Элегии и малые поэмы

        Нет, был слишком живуч и противился в чреве младенец

        Всем ухищреньям, — враги не одолели его.

45   Девять всходила раз сестра прекрасная Феба

        И уж в десятый гнала свет возносящих коней;

        Я, не поняв, отчего начались внезапные боли,

        (Мне, новобранцу в любви, трудно ведь было родить),

        Стона сдержать не могла, но сообщница старая тотчас

50   Рот мне зажала рукой: «Тише! Ты выдашь себя!»

        Что было делать? Стонать нестерпимая боль заставляла.

        Но принуждали молчать страх, и старуха, и стыд.

        Стала удерживать стон и слова, что срывались невольно,

        Даже слезы, и те мне приходилось глотать.

55   Рядом стояла смерть, не хотела помочь мне Луцина,

        Но, если б я умерла, смерть бы уликой была.

        Тут перестал ты волосы рвать и в разодранном платье,

        Низко склонившись, к груди грудь мою нежно прижал,

        И произнес: «Живи, сестра, живи, дорогая,

60   Не умирай и одной смертью двоих не губи!

        Пусть тебе сил надежда придаст: ты будешь женою

        Брату, и мужем твоим станет младенца отец».

        Хоть и была я мертва, но от слов твоих ожила сразу,

        И появился на свет плод мой — вины моей плод.

65   С чем себя поздравлять? Средь дворца Эол восседает,

        Нужно от глаз отца скрыть прегрешенья следы.

        Хитрая мамка моя под листвою бледной оливы

        В легких повязках дитя прячет в корзину на дно,

        Правит обманный обряд, молитвы слова произносит, —

70   Сам отец и народ шествию дали пройти.

        Вот уже близок порог — но тут до отцовского слуха

        Тоненький плач долетел: выдал младенец себя.

        Вырвал корзину Эол, обнажил подложную жертву,

        Крик безумный его стены дворца огласил.

75   Словно морская вода, ветерком задетая легким,

        Словно лозняк, когда Нот теплый колышет его,

        Так — ты видеть бы мог — всем телом я задрожала,

        И затряслось подо мной шаткое ложе мое.

        В спальню отец ворвался, перед всеми крича о позоре,

80   Руку едва удержал перед моею щекой.

        Я от стыда отвечала ему одними слезами,

        Страх холодный сковал оцепененьем язык.

        Тут отец приказал на съеденье псам и пернатым

        Хищникам внука отдать, бросить в пустынной глуши;

85   Бедный заплакал опять, как будто понял угрозу,

        Словно, как мог, умолял деда о жалости он.

        Что у меня на душе творилось в это мгновенье,

        Брат мой, поймешь ты легко, вспомнив, что чувствовал сам

        В миг, когда плоти моей частицу в нагорные дебри

90   Враг на съеденье волкам нес у меня на глазах.

        Вышел из спальни отец; тут ударила в грудь я рукою,

        Тут и ногтями впилась в бледные щеки свои.

        Вестником вскоре ко мне отцовский явился прислужник,

        С грустным, унылым лицом, с гнусною речью в устах:

95   «Этот меч, — он мне меч передал, — Эол посылает:

        Пусть укажет вина, что ты с ним делать должна».

        Знаю, что делать с мечом, и, что нужно, сделаю храбро:

        Грозный родительский дар в собственной спрячу груди.

        Лучше подарка, отец, не нашел ты дочери к свадьбе?

100 Больших сокровищ не мог дать ты в приданое мне?

        Прочь улетай, Гименей обманутый, с факелом брачным,

        В страхе скорее покинь этот проклятый дворец,

        Свой приблизьте ко мне, Эринии мрачные, факел,

        Вспыхнет пусть от него мой погребальный костер.

105 Сестры мои! Пусть Парки пошлют вам счастливее свадьбу,

        Но о проступке моем не забывайте, молю!

        В чем виновен мой сын, что на свет родился лишь сегодня?

        Чем за эти часы деда обидеть он мог?

        Если виновен он в чем, пусть сочтут его люди виновным.

110 Нет, — за мою лишь вину смертью заплатит дитя.

        Сын мой, горе мое, зверей проворных добыча,

        В день, когда ты родился, будешь растерзан, увы!

        Сын мой, несчастный залог любви, не ведавшей счастья,

        Днем последним твоим был этот первый твой день!

115 Мне не позволят тебя окропить слезой материнской

        И на могилу твою прядь с головы принести,

        И не дадут мне припасть с поцелуем к холодному тельцу, —

        Плоть мою разорвут жадные звери в горах.

        И материнство мое, и сиротство продлятся недолго:

120 Скоро за тенью твоей, ранена в грудь, я пойду.

        Ты же, мой брат, о ком сестра напрасно мечтала,

        Ты по кускам собери тело младенца, молю,

        К матери их принеси и в одной схорони нас могиле,

        Урна, как ни тесна, примет пускай нас двоих.

125 Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану слезами,

        И не пугайся, любя, тела любимой своей.

        Выполни все, что велит сестра, удрученная горем;

        Выполню я, не страшась, то, что велел мне отец.

Письмо двенадцатое МЕДЕЯ — ЯСОНУ

        [Дай Медее ответ, на чужбине отвергнутой мужем:

        Можешь ли мне уделить время меж царских забот?]

        А ведь, я помню, тебе предалась я, колхов царица,

        Чуть лишь искусством моим вам попросил ты помочь!

        Если бы трое сестер, назначающих смертному участь,

        С веретена мою нить сняли в те давние дни!

5     Было бы лучше всего умереть в ту пору Медее, —

        Вся ее жизнь с той поры — только мученье одно.

        Горе! Зачем он отплыл — молодыми гонимый руками

        Ствол пелионской сосны Фрикса[147] овцу добывать?

        Колхам зачем пришлось увидать Арго магнесийский,[148]

10   Греков дружина зачем Фасиса воду пила?

        Больше чем нужно зачем полюбились мне русые кудри,

        И красота, и твоих лживая сладость речей?

        Или, уж если к пескам колхидским невиданный прежде

        Прибыл корабль и привез воинов дерзких отряд,

15   Пусть бы забывчивый сын Эсона пошел, не натертый

        Зельем моим, на быков, жарким дышавших огнем,