Электрический остров

Он говорил тихо, совсем не жестоко, а скорее раз­думчиво, и было в его словах что-то такое, от чего она побледнела. Не от обиды, нет, а от страха. Что-то похожее на прорицание или на угадку было в его словах. Ведь верно — не стал ли Борис в последнее время более требовательным и сухим? Ей казалось, что он сердится из-за того, что Орленов мстит ему за нее, но вот Андрей говорит…

Она побоялась досказать себе то, на что намекал Андрей. Ужасный страх, страх за себя, за свое сча­стье, за свое новое чувство овладел ею. Она порыви­сто вскочила на ноги.

— Замолчи! Ты никогда не любил меня! Ты толь­ко любовался мною! Ты даже не интересовался мо­ими успехами…

— Неправда, — тихо прервал ее Орленов. — Я, конечно, тоже виноват, но это неправда, что не лю­бил! У тебя не было успехов. Ты была только любов­ницей, а я не позаботился о том, чтобы исправить тебя, сломать твой характер, сделать тебя человеком.

— Теперь можешь не беспокоиться! — крикнула она. — Об этом позаботится другой!

— Конечно, но я боюсь, что он сделает тебя похо­жей на себя. А ведь он не так уж хорош, каким пы­тается казаться.

Нина не дала ему больше говорить. Окинув Ан­дрея яростным и вместе с тем испуганным взглядом, она бросилась к двери. Уже скрываясь, она попыта­лась отомстить ему, оставить последнее слово за собой:

— Ты завистник, вот ты кто! Мелкий склочник и завистник!

Хлопнула дверь. Андрей с трудом дышал. Конеч­но, он не должен был так обижать ее. Те же слова можно сказать иначе. Улыбышев прибавил бы, что слова даны для того, чтобы скрывать мысли. Но и Нина не должна была говорить с ним так!

Он долго пролежал неподвижно, словно примери­ваясь к тому, что он будет делать дальше и хватит ли у него сил, чтобы идти по новой дороге жизни. Хватит! И он дойдет!

Вечером Орленов вызвал главного врача и потре­бовал, чтобы его выписали завтра же.

Врач пытался убеждать его, спорить, но Андрей был непреклонен. Он настаивал на своем с такой страстью, что врач в конце концов приказал сестре оформить документы.

— Если мы его не выпустим, он, чего доброго, снова схватится за провод! — сердито сказал он. И, обращаясь уже к больному, добавил: — Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность я беру на себя, соглашаясь с вашим желанием? Так уж будьте добры, больше не хворайте!

— Не буду, не буду! — закричал Орленов.

В эту минуту он мог дать какие угодно обещания, лишь бы его выпустили на волю. Там была борьба, там была работа, а здесь медленное прозябание, от которого его уже начинало мутить. Воин не имеет права лежать в постели.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

1

Впервые в жизни, пожалуй, Подшивалов был не­доволен собой.

Сомнения в том, правильно ли он поступил в том или ином случае, никогда не были слабостью Ивана Спиридоновича. Он мог сомневаться и сомневался иногда, верен ли тот или другой метод для доказа­тельства определенной мысли, но это было законное сомнение ученого, который до самого конца пытается опровергнуть то самое, что доказывает с неистовой страстью. В таких случаях Иван Спиридонович бы­вал более жестоким, чем любой из его оппонентов. Он достаточно прожил на белом свете, чтобы знать, как часто рушатся самые блестящие гипотезы из-за того, что автор их чуть-чуть, совсем немного, подтасовал факты, или просто недостоверную вещь принял за аб­солютное доказательство, или из ста опытов запом­нил только те девяносто девять, которые подтвер­ждали его мысль, а сотый, начисто ее отрицавший, посчитал за случайность. В своей работе испытателя и исследователя Иван Спиридонович руководство­вался совсем другим правилом — он именно сотый опыт, отрицавший правильность его рабочей гипо­тезы, повторял до тех пор, пока не убеждался, что он дает такие результаты, которые не расходятся с прежними выводами, подтвержденными девяносто девятью другими опытами.

Но в себе самом Иван Спиридонович не сомне­вался!

Он привык к тому, что его мнение почитается не только дома, женой и дочерью и мужем дочери. Для них он был духовидцем и прорицателем, обожаемым тираном, — Иван Спиридонович и дома вел себя так же нетерпимо к возражениям, как в своей лаборато­рии. Но он был такой милый, с причудами, старик, что его любили, несмотря на нетерпеливый, гневли­вый его характер. Где бы он ни высказывал какую-нибудь точку зрения, всегда и все дорожили каждым его словом. А сейчас он вынужден был молчать, по­тому что многое из того, что было сказано прежде, теперь перестало казаться истиной. И во всем был виноват Орленов.