Электрический остров

Он услышал шаги под окном. Улыбышев ушел. С отчаянием в душе прислушивался Орленов, — а вдруг будут слышны и другие шаги, робкие, сторожкие, заглушаемые широкими, мужскими. Нет, директор уходил один. Шаги Нины послышались в столовой. Он с отчаянной ясностью слышал, как она подошла к столу, постояла возле него, потом перешла к буфету, звякнула посудой, осторожно закрыла дверцу. Шаги прозвучали у самых дверей кабинета. Наступило молчание, тишина, в которой глухим звуком отдавались удары его сердца. Потом скрипнула дверь, Нина ощупью шла к тахте. Он и с закрытыми глазами видел, как она вытянула правую руку и, касаясь ею стены, книжных полок, подошла и опустилась на край тахты. Но она не осмеливалась коснуться его волос, как делала бывало.

— Это неправда, Андрюша! — тихо, одними губа­ми сказала Нина.

Он молчал. Она повторила сильнее, с надеждой:

— Это неправда! Я не давала ему повода говорить обо мне такие гадости! Уедем отсюда, Андрюша…

Теперь ее рука пробиралась по тахте, как краду­щийся зверек, вот она коснулась его спины, пробе­жала по плечу и дотронулась до волос. Он ничем не мог ответить этой руке. У него не было сил ни для того, чтобы оттолкнуть ее, ни для того, чтобы принять робкую ласку. Он как будто не существовал.

Нина вздохнула горестно и подавленно, как взды­хают у постели умирающего.

Все стихло в комнате и в саду. Вечерние птицы пе­рестали петь. Природа точно сделала паузу, прислу­шиваясь к тому, что происходит в доме. Судьба двух людей висела на балансе весов, и чаши их бесшумно покачивались, пока Андрей лежал в своем странном забытьи. Но вот до его сознания дошло, что Нина страдает столь же сильно, как и он, и тогда огромная мужская жалость к слабому существу захлестнула его, как волна, подняла и понесла ей навстречу.

Он приподнялся и сел. Руки их соединились.

Нина еще не смела верить, что соединение это про­чно. Она слабо вздыхала, как человек, только что пе­реживший страшную опасность и удивляющийся тому, что каким-то чудом избежал ее. Но постепенно она прижималась к мужу все сильнее, как это бывало, ко­гда они чувствовали себя одним неделимым сущест­вом. Вот она вздохнула облегченно и заговорила уже обычным голосом, в котором слышалась привычная властность любимой женщины:

— Мы уедем отсюда, правда, Андрюша?

Его мысли были еще далеко. Он продолжал блу­ждать в райских садах примирения, удивляясь тому, как мог подозревать слабую женщину, которая в нем одном черпает свою силу, подозревать, будто она мо­жет сознательно лишить себя опоры, единственно и дающей ей возможность жить. Ведь он помнил ее ос­лабевшее минуту назад тело, из которого как будто вынули костяк. Теперь оно снова налилось силой, но каждое движение было нежным и милым. Она — рас­тение, он — земля. Так будет вечно, пока существует любовь. Мужчина питает любовь своей могучей силой и хранит ее.

— Нам незачем ехать, — тихо успокоил он ее. — Я скоро закончу свою работу и попрошу тогда Башкирова перевести нас обратно в институт.

— Но такую лабораторию тебе предоставят в лю­бом месте! — возразила она.

— Да, но тем временем Улыбышев добьется сво­его…

— Позволь, позволь, — рука ее пробежала по сто­лу — он слышал это торопливое движение, — затем вспыхнула настольная лампа. — Ты все еще собира­ешься выступать против Бориса Михайловича? — Резкий свет открыл ее лицо в новом значении, каким оно никогда не виделось ему. Брови сведены к пере­носью, в глазах враждебность, губы сухи, оно как бы заледенело в непримиримости.— А ты не думаешь,— она резко повернула голову, приподняв ее, — что это выступление могут истолковать как зависть недоучки к крупному ученому?

— Это Улыбышев-то крупный? — Андрей пропу­стил мимо ушей то, что его могут посчитать за недоуч­ку. — Ошибки у него крупные и наглость у него не­обыкновенная. А больше у него ничего и нет! — он опустил сжатые кулаки на колени, ясно представив себе самодовольное лицо директора. — Нет! Я не могу уехать, понимаешь, не могу! Теперь-то я знаю, что надо сделать с электротрактором, чтобы он имел право на жизнь!

— Но Улыбышев и предлагает тебе соавторство! — сказала Шина. — Тебе надо только поторопиться со своим прибором, чтобы попасть в список. Список бу­дет направлен к первому сентября…

Не сразу, только после паузы, до него дошло, что она говорила. Андрей с удивлением взглянул на же­ну. Ее упрямые глаза были насторожены, как два ру­жейных ствола, подстерегавшие неверное движение зверя на тропе. Только тронь волосок, пересекающий тропу, и они выстрелят — ружье нацелено прямо в сердце. Он задохнулся от волнения.

— Что ты говоришь? Что ты говоришь?

— А то, что ты танцуешь на вулкане! — холодно сказала она.

Как это было похоже на Улыбышева! Когда нет своих мыслей, можно позаимствовать чужие! Кто это сказал? Кажется, Робеспьер. А может быть и кто-ни­будь другой. Не все ли равно? Важно другое: Нина не только говорит, но и думает теперь по указке Улыбы­шева… А он-то надеялся!