Электрическое тело пою!

– Классно, – сказал я. – Я сегодня где только не был. В почтовой карете на Дуврской дороге – раз! В Париже – два! Напутешествовался до отвала! Я…

– Пип? – снова спросил мистер Уйнески.

Дедушка мягко и просто пришел мне на помощь:

– Когда мне было двенадцать, я тоже менял имена – и не раз. – Он пересчитал зубья на вилке. – Дик. Это был Дик – Мертвый Глаз. И… Джон. В честь Джона Сильвера. Потом еще Хайд. Ради второй половинки мистера Джекила…

– Меня никогда не звали иначе чем Бернард Сэмюэл Уйнески, – отчеканил парикмахер, по-прежнему не сводя с меня глаз.

– Ни разу? – изумленно переспросил дедушка.

– Ни единого раза.

– Как же вы тогда докажете, что у вас было детство? Или вы – чудо природы, корабль, заштилевший в море жизни?

– Что? – нахмурился мистер Уйнески.

Дедушка сдался и передал ему полную тарелку.

– Приятного аппетита, Бернард Сэмюэл, приятного аппетита.

Мистер Уйнески не прикоснулся к еде.

– Дувр… Ла-Манш…

– С мистером Диккенсом, конечно, – успокоил дедушка. – Бернард Сэмюэл, у нас новый постоялец, романист, он пишет новую книгу и выбрал Пипа – то есть Ральфа – в секретари…

– Весь день работали, – гордо похвастался я, – сделали не меньше четверти… – и поспешил зажать рот ладонью.

По лицу мистера Уйнески промелькнуло темное облачко.

– Романист? По имени Диккенс? Неужели вы всерьез полагаете…

– Я верю тому, что человек говорит о себе, – заявил дедушка, – пока он сам не скажет чего-нибудь другого. Тогда я буду верить новым сведениям. Передайте масло, пожалуйста.

Масло было передано в полном молчании.

– Адовы огни… – пробормотал мистер Уйнески.

Я поглубже зарылся в кресло.

Разделывая цыпленка и раскладывая куски по тарелкам, дедушка говорил:

– К нам в дом пришел человек с хорошими манерами. Он сказал, что его зовут Диккенс. И, насколько я могу судить, его действительно так зовут. Он полагает, что пишет книгу. Я проходил мимо его двери, заглянул внутрь – он действительно ее пишет. Неужели я стану объяснять ему, что он не должен этого делать? Видно, ему просто необходимо написать эту книгу…

– Повесть о двух городах! – уточнил я.

– Повесть! – Мистер Уйнески вышел из себя. – О двух…

– Пожалуйста, тише, – попросила бабушка.

Человек с длинными волосами, аккуратными усами и бородой уже спустился по лестнице и входил в столовую. Он кивнул, улыбнулся, с сомнением оглядел нас и проговорил:

– Друзья?..

– Мистер Диккенс, – сказал я, отчаянно пытаясь уладить ситуацию, – позвольте познакомить вас с мистером Уйнески, величайшим в мире парикмахером…

Двое мужчин долго разглядывали друг друга.

– Мистер Диккенс, – произнес дедушка, – окажите нам любезность, освятите нашу трапезу молитвой, соответствующей вашему таланту.

– Почту за честь, сэр.

Мы наклонили головы. Все, кроме мистера Уйнески.

Мистер Диккенс спокойно посмотрел на него. Мистер Уйнески пробормотал что-то и уставился в пол.

И тогда мистер Диккенс прочитал молитву:

– О Владыка, подавший нам этот щедрый стол! О Владыка, пославший тучный урожай покорным слугам Твоим, собравшимся здесь в любви и смирении! О Владыка, украсивший наш пир яркой редиской и великолепным цыпленком, даровавший нам истинное летнее вино – лимонад, научивший нас простым радостям картофеля, лука и, наконец, как подсказывает мне обоняние, честного хлеба, претворенного в высокородный клубничный торт, великолепно украшенный и любовно утопающий в плодах с Твоих собственных теплых садовых гряд, – за все это и за радость общения за нашим столом мы премного Тебе благодарны. Аминь.

О, что это было за лето!

Никогда не было такого в Гринтауне.

Никогда в жизни я не вставал так рано и с таким удовольствием! Пять минут, чтобы проснуться, а через минуту я уже в Париже… в шесть утра – лодка через Ла-Манш из Кале, Уайтклифф, небо в тучах чаек, Дувр, а к полудню – почтовая карета и Лондонский мост! Завтрак с мистером Диккенсом под деревьями, и Пес норовит лизнуть прохладным языком наши разгоряченные щеки, а потом – снова в Париж:, в четыре – короткое возвращение к чаю, и опять…

– Орудие к бою, Пип!

– Есть, сэр!

– Окружить Бастилию!

– Есть, сэр!

И вновь палили ружья, толпа неслась сломя голову, и в самой гуще был я, секретарь мистера Ч. Диккенса, Гринтаун, Иллинойс. Я смотрел во все глаза и держал ушки на макушке, потому что в один прекрасный день мечтал тоже стать писателем – и по мере сил старался расцветить повествование.

– Мадам Дефарж – она сидит и вяжет, я вижу, как мелькают спицы у нее в руках…

Я поднимал голову и видел бабушку, вязавшую у окна.

– Сидни Картон, какой он? Знающий, тонко чувствующий и способный на поступок…

Под окном по газону проходил дедушка с косилкой.

За холмами ухали орудийные залпы – летняя гроза крушила облачные бастионы…

Мистер Уйнески…

Почему-то я забыл про него, изменил таинственному шесту парикмахерской, который возникал ниоткуда и, закручиваясь, уходил никуда, не вспоминал сказочные волосы, сами по себе росшие на белом кафельном полу…