Электрическое тело пою!

– Ну и ладно, давайте катитесь отсюда! Проваливайте! Знаете, что я собираюсь сделать?! Вы не заслуживаете чтения! Нет, не заслуживаете! Так вот, ни сейчас, ни потом мне и в голову не придет дочитывать «Повесть о двух городах»! Только не я! И никто другой! Ни за что! Никогда!

На станции звякнул колокол. Паровоз увеличивался на глазах. Но мистер Диккенс замедлил шаг. Он остановился посреди тротуара. Я подошел и уставился ему в спину.

– Пип, – негромко сказал он, – ты действительно сделаешь то, что сказал?

– Да вы! – выкрикнул я. – Вы – ничтожество, вы… – Я порылся в памяти и выдал: – Клякса горчичная, картофелина недорытая!..

– Ба, «Обманщик Пип»?

– Обманщик! И мне плевать, что случилось с Сидни Картоном!

– Ну почему же, эта вещь намного, намного лучше всего, что я когда-либо делал, Пип. Тебе обязательно надо ее прочесть.

– Почему?!

Он повернулся и посмотрел на меня огромными грустными глазами:

– Потому что я написал ее для тебя.

Последние мои силы ушли на то, чтобы огрызнуться:

– И что с того?

– И теперь, – сказал мистер Диккенс, – я опоздал на поезд. И у меня есть сорок минут до следующего.

– Ладно, значит, мы успеем, – заявил я.

– Куда успеем?

– Кое с кем встретиться. Одна встреча, Чарли, и я обещаю вам, что обязательно дочитаю вашу книгу. Это недалеко. Вон там, Чарли.

Он оглянулся.

– Там? Это библиотека?

– Всего десять минут, мистер Диккенс, дайте мне десять минут, всего десять, Чарли, ну пожалуйста.

– Десять?

Он, как слепой, позволил мне довести себя до библиотеки, поднялся по ступеням и испуганно, бочком, протиснулся внутрь.

Библиотека походила на каменоломню, десять тысяч лет не знавшую дождя.

В ту сторону – тишь. В другую – безмолвие. Здесь время отдыхало между книгами завершенными и еще не начатыми. Здесь никто не умирал, никто не рождался. Библиотека, как и все ее книги, просто была.

Мы ждали на краю безмолвия.

Мистер Диккенс дрожал. А мне внезапно подумалось, что за все лето я его ни разу здесь не видел. Он боялся полок с художественной литературой, боялся, что мы придем туда и встанем перед его книгами, уже написанными, изданными, переплетенными, с библиотечными штампами на титулах, зачитанными до дыр, скучно и аккуратно расставленными по порядку. Стал бы я его мучить…

Мистер Диккенс сжал мой локоть и прошептал:

– Пип, что мы здесь делаем? Пойдем отсюда. Здесь…

– Послушайте! – прошептал я.

Откуда-то издалека, из-за книжных холмов, донесся шелест – словно бабочка шевельнулась во сне.

– Будь я проклят! – Глаза у мистера Диккенса полыхнули огнем. – Я знаю этот звук.

– Еще бы!

– Кто-то пишет, – произнес он, затаив дыхание, и кивнул собственной догадке.

– Да, сэр.

– Пишет… пером. И пишет… пишет…

– Что?

– Стихи, – выдохнул мистер Диккенс. – Точно. Кого-то нет в этой комнате, до него – бездна, тысячи фатомов глубины, и он, Пип, могу поклясться, пишет стихи. Именно! Росчерк, еще росчерк, нажим, снова длинный росчерк – это не цифры, Пип, не вычисления, не какая-нибудь статистика. Чувствуешь ритм, волны, чувствуешь стремительность? Стихи, ей-богу, да, сэр, несомненно, стихи!

– Мэм, – позвал я.

Шорох прекратился.

– Не мешай ей! – прошептал мистер Диккенс. – У нее вдохновение. Пусть работает!

Бабочка зашелестела снова.

Росчерк, росчерк, нажим, еще, еще… Остановка. Росчерк, росчерк. Я наклонил голову. Я пошевелил губами, как мистер Диккенс. Мы замерли в неизвестности, подались вперед, чуть касаясь прохладного мрамора; воздух трепетал под сводами сокровищницы, отзвуки бродили по подземелью.

Росчерк, росчерк, нажим, еще, еще. Тишина.

– Давай, – кивнул мне мистер Диккенс.

– Мэм! – снова позвал я негромко, но настойчиво.

Что-то прошелестело по коридору.

Перед нами стояла библиотекарь, женщина без возраста – ни молодая, ни старая; без собственного цвета – ни светлая, ни смуглая; неопределенного роста – ни высокая и ни маленькая, довольно хрупкая. Наверное, она часто разговаривает здесь сама с собой, в сумраке стеллажей, отгородивших библиотеку от всего мира, и голос ее звучит не громче шороха переворачиваемых страниц. Поступь ее настолько легка, что кажется, она не идет, а скользит меж: полок, будто на невидимых роликах.

Она шла, и свет ее лица прокладывал дорожку в полумраке. Ее губы двигались, она была занята словами, живущими в глубокой пещере затуманенных глаз.

Чарли сосредоточенно читал по ее губам, затем удовлетворенно кивнул. Он просто стоял и ждал, пока женщина вернется из своей дали и заметит нас. Это случилось не сразу, но вот она вздохнула и тихо рассмеялась:

– Ох, Ральф, это ты и… – Она узнала гостя, и лицо у нее потеплело. – Наверное, вы друг Ральфа. Мистер Диккенс, не так ли?

Чарли смотрел ей в глаза с такой преданностью, что я забеспокоился.

– Мистер Диккенс, позвольте вам представить…

– «И даже Смерти не остановить меня…» – проговорил он.

Женщина удивленно моргнула, высокий сияющий лоб стал словно еще выше и светлее.

– Мисс Эмили, – сказал Чарли.

– Ее зовут… – продолжал я.

– Мисс Эмили. – Он протянул руку, чтобы коснуться ее ладони.

– Очень приятно, – сказала она. – Но как вы…