Электрическое тело пою!

– Узнал ваше имя? Черт меня возьми, сударыня, я услышал, как вы пишете. Мне ли не знать этот шорох – только поэты могут так!

– Ну что вы… Пустяки, право…

– Выше голову, – ласково произнес он. – «И даже Смерти не остановить меня» – это не пустяки, это отличная, первоклассная поэзия.

– Мои собственные стихи так слабы, – взволнованно проговорила она. – Я переписываю ее, чтобы научиться.

– Кого? – не утерпел я.

– Что ж, это прекрасный способ.

– Правда? – Она пристально посмотрела на Чарли. – Вы не…

– Не шучу? Нет, мне никогда не придет в голову шутить с Эмили Дикинсон[9], сударыня.

– Эмили Дикинсон? – переспросил я.

– Я многим обязана вам, мистер Диккенс, – вспыхнула она. – Я прочла все ваши книги.

– Все? – Он вздрогнул.

– Все, – торопливо поправилась она, – которые были опубликованы, сэр.

– Мистер Диккенс только что закончил одну, – ввернул я. – Классная вещь! «Повесть о двух городах».

– А вы, сударыня? – ласково спросил он.

Она распахнула маленькие ладони, словно выпуская птицу.

– Я? Я до сих пор не посылала ни одной строчки даже в местную газету.

– Вы непременно должны это сделать! – воскликнул он с подлинной страстностью. – Завтра же, нет, сегодня!

– Но, – голос ее упал, – начать с того, что мне некому их прочесть.

– Ну почему же, – тихо проговорил мистер Диккенс, – у вас ведь есть Пип. И вот, возьмите мою карточку. Мистер Ч. Диккенс, эсквайр. Который, если ему будет дозволено, с радостью задержится, чтобы лично убедиться, все ли в порядке в этой книжной Аркадии.

Она взяла карточку.

– Но я не могу…

– Пустое. Вы должны. Мое перо в лучшем случае порождает только теплый белый хлеб прозы. Ваши слова должны стать для него мармеладом и летним медом. Я буду читать долго и просто. Вы – коротко, в восторге от жизни, искушенные странной восхитительной Смертью, с которой вы, как я знаю, накоротке. Довольно. Вам – туда, – он махнул рукой. – В дальнем конце коридора уже зажжена лампа, и та, что засветила ее, снова будет водить вашей рукой… Муза ждет. Берегите ее. До свидания, и спасибо.

– Спасибо? – переспросила она. – Не значит ли это «спаси вас Бог»?

– Так говорят, милостивая сударыня.

И внезапно мы снова оказались на солнце, и мистер Диккенс чуть не упал, споткнувшись о собственный саквояж:, оставленный у порога. В глубокой задумчивости он сделал несколько шагов, остановился посреди лужайки, запрокинул голову и счастливо вздохнул:

– Небо-то какое голубое, а, парень?

– Да, сэр.

– А трава зеленая.

– Точно. – И тут я наконец огляделся. – То есть я хотел сказать, классно!

– А ветер… Чуешь, чем пахнет этот сладкий ветер? – Мы оба принюхались. Мистер Диккенс продолжал: – И мир отличный, когда в нем есть мальчишки, умеющие спасать взрослых.

Он похлопал меня по плечу.

Я опустил голову. Черт, никогда не знаешь, как вести себя в подобной ситуации. Меня выручил свисток поезда.

– Эй, следующий поезд! Вон он подъезжает!

Мы подождали. После долгого молчания мистер Диккенс произнес:

– Ну и пусть себе… Пойдем-ка домой.

– Домой! – радостно завопил я и осекся. – А как же… мистер Уйнески?

– О, после всего случившегося я верю в тебя, Пип. Просто теперь каждый день, пока я пью чай и собираюсь с мыслями, тебе придется бегать в парикмахерскую и…

– Подметать волосы!

– Ты – храбрый юноша. Это не так уж много. Дань признательности Банка Англии Первому Национальному Банку Гринтауна, Иллинойс. А теперь, Пип… карандаш!

Я пошарил за ухом и достал жевательную резинку; пошарил за другим и нашел:

– Вот карандаш!

– Бумага?

– Есть бумага, сэр!

И мы с ним бодро зашагали под зелеными летними деревьями.

– Название, Пип, название… Это – самое главное!

Он поднял трость, чтобы небо обратило внимание на этот важный факт. Я прищурился, разбирая незримые письмена.

Первое слово легким призраком проявилось в воздухе.

– Эл… А… – разбирал я по буквам. – О, «Лавка»!

– И как оно тебе?

Я колебался.

– Оно… оно как будто незаконченное, сэр.

– Ты настоящий христианин. Смотри!

Второе слово блеснуло в солнечном свете.

– Д… Р… Е… Древностей! Лавка Древностей!

– Значит, начинаем роман, Пип!

– Да, сэр! – откликнулся я. – Часть первая!

Ледяной ветер трепал голые ветви.

– Что это? – удивился я и сам же себе ответил: – Лето кончилось.

Листочки календаря облетели, кончились летние часы и дни, их унесло вместе с желтыми листьями за холмы. Мы с Чарли работали вместе, закончили повесть, отредактировали ее. И дни, проведенные в библиотеке, тоже кончились, а ведь их было немало! Мы столько читали вслух вместе с мисс Эмили, но теперь кончилось и это. Приходили и уходили поезда. Луна росла и старилась. Издали кричали новые поезда, и новые судьбы, новые дороги нетерпеливо подрагивали на краю перрона, и внезапно мисс Эмили тоже оказалась здесь, на платформе, а рядом с ней – Чарли, оба нарядные, – и протягивают мне бумажный пакет.

– Это еще что?

– Рис, Пип, самый обыкновенный рис. Обряд плодородия. Бросай его на нас, мальчуган. Пожелай нам счастья в пути. Слышишь колокольцы, Пип? Это для мистера и миссис Диккенс! Ну, бросай!