Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции

Щеглов молчал: ему не нравилась гордость Душина, стремившегося к абсолютному техническому завоеванию всей вселенной; он не чувствовал в себе такой драгоценности, которая была бы дороже всего мира и была достойна господства. Щеглов имел скромность в душе и человека ставил в общий многочисленный ряд случайностей природы, не стыдясь жить в таком положении; наоборот, эта скромность осознания позволяла ему думать над несущимися стихиями естественного вещества с максимальной тщательностью и усердием, не опасаясь за потерю своего достоинства. Он не верил, что в человеке космос осознал самого себя и уже разумно движется к своей цели: Щеглов считал это реакционным возрождением птолемеевского мировоззрения, которое обоготворяет человека и разоружает его перед страшной скрежещущей действительностью, не считающейся с утешительными комбинациями в человеческой голове. Поэтому Щеглов молчал.

– Не хочешь? – спросил Душин. – Ну ладно: я и без тебя обойдусь.

– Обходись! – ответил Щеглов.

– Так ты против электричества и коммунизма? Ты не веришь?

– Нет, я не против… Ты скажи мне, по твоему проекту – сколько нужно меди на провода?

– Хорошо, я скажу: около миллиона тонн – на первую очередь!

– До свидания! – сказал Щеглов. – С такими проектами ты не победишь даже губернской тьмы, не только мрака вечности, как ты говоришь…[962].

Примечательно, что в молчании Щеглова закодировано кредо его мировоззренческой системы; как только оно начинает артикулироваться, в нем сразу же становится различима критика идеологического разума Душина. Щеглов решительно отвергает любого рода эгоцентрическое познание, видя в нем возрождение птолемеевской картины мира: геоцентризм, антропоцентризм и логоцентризм, которым предан Душин в своем неутолимом рвении к переустройству мира. Щеглов не верит, что «в человеке мир осознает сам себя», чем не только дискредитируется биокосмический субстрат ранней советской культуры и ранней прозы Платонова, но и на более глубоком уровне выражается фундаментальная, опирающаяся на Канта критика познания[963].

Уже в одном из предыдущих эпизодов, после выпускного вечера в Технологическом институте, в мимолетной беседе между протагонистами берет начало «антиномия чистого разума», поясняемая Кантом как вопрос о конечности/бесконечности универсума. Взглянув на звездное небо, Лидия спрашивает своего мужа, знает ли он, сколько звезд на небе. Душин отвечает, что число их бесконечно, а Щеглов утверждает, что бесконечности не бывает, неизвестно лишь, сколько именно звезд на небе[964]. В своей «Критике чистого разума» (1787) Кант приводит убедительное доказательство как конечности (теза), так и бесконечности (антитеза) универсума, которые тут же отбрасывает, чтобы на примере познаваемости Вселенной наглядно показать границы познания чистого разума. В кантовском понимании «умозрительные идеи чистого разума» не продуцируют фактического прироста знания, но открывают «площадку диалектической кажимости» и в результате проявляют лишь «голую иллюзию»[965].

Щеглов дискредитирует душинские проекты модернизации именно как диалектически-идеологическую иллюзию. В первую очередь его не устраивает невозможность познания (и построения социализма) посредством чистого разума. Душину действительно не хватает удостоверения чувственной наглядности, подтверждающей построения чистого разума[966]. На это Щеглов и указывает другу в конце их спора.