Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции

Таким образом, спонтанные усилия по электрификации, исходящие с периферии, входят в резонанс с импульсами центральной нервной системы московского правительства и в процессе обратной связи передаются назад. Конец повести актуализирует ту самую риторическую структуру, которая лежала и в основе платоновской статьи «Электрификация деревень».

Электрификацию России, как всем известно, утвердил VIII съезд Советов. Но выдумал электрификацию не VIII съезд и не тов. Кржижановский. Электрификацию изобрели опять те же русский рабочий и крестьянин, которые изобрели и коммунизм[978].

Так Платонову удается трансформировать риторический эффект его ранней публицистики и прозы в действие романа и приблизить к стилистическому эффекту соцреализма. Постулат бесконфликтности, свойственный зрелому соцреализму, был предвосхищен Платоновым. Все мировоззренческие конфликтные энергии устраняются, сюжетные линии примиряются между собой, социальные противоречия разрешаются. В электромагическом чуде сошествия святого духа (Маклюэн), инсценированной смычке города и деревни, центра и периферии, природы и техники, науки и хозяйства все находят свое место: крестьяне, пролетарии, старая и новая, техническая и художественная интеллигенция. Встреча Лидии с Луначарским указывает на то, что и она в итоге интегрируется в социальное поле строительства социализма. В «Хлебе и чтении» позиция вредителя остается незанятой, лишь эпизодические анонимные спекулянты выполняют роль классового врага.

Хотя «Технический роман» и не был завершен, первую его часть, повесть «Хлеб и чтение», можно рассматривать как завершение Электроромана, как архив памяти о ранней прозе. Платонову удалось создать текст-притчу об электрификации. Действие, которое разыгрывается в течение девяти месяцев (с апреля по декабрь 1920 года) в Ольшанске, образует единство времени и места. Движение сюжета развертывается благодаря напряжению между патетическим и комическим речевыми регистрами, а также между научно-поэтическими и любовно-поэтическими мотивами. Констелляция персонажей задает мировоззренческий конфликт, который разрешается через синтез чистого созерцания и чистого разума.

Самопознание Душина в конце повести, ведущее к его примирению со Щегловым и с самим собой, указывает на евангелическое обещание искупления, на синтез блага и истины, вписанный в риторическую конструкцию платоновской статьи «Пролетарская поэзия» и тем самым в программатику Электроромана.

Душин не обижался на успех Щеглова; ум его сосредоточился теперь на сознании своей бедности талантом и еще лучше стал убежденным в том, что миру нужнее всего такое тщательное и осмысленное устройство, при котором истина и благо вырабатывались бы автоматически, без мучительного смертного напряжения… [979]

Благодаря этому выводу преодолевается конфликт между героями. Автор приходит к самому себе в процессе письма и воспоминания, актуализируя энергию начального периода творчества. При этом речь идет о будущем, которое вспоминает о своем прошлом, отправляясь на поиски утраченного времени.

ЭПИЛОГ: РОДИНА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА

Шло жаркое, сухое лето 1921 года, проходила моя юность. В зимнее время я учился в политехникуме на электротехническом отделении, летом же работал на практике в машинном зале городской электрической станции[980].

Так начинается рассказ Андрея Платонова «Родина электричества», вышедший в журнале «Индустрия социализма» в 1939 году. Он может быть прочитан как эпилог Электроромана. Это несколько перемонтированная и сжатая редакция деревенской повести из «Технического романа». Центральная электропоэтическая метафора рассказа – сложная шестеренчатая машина культуры, которую можно в сжатом виде описать таким образом: