Элементарные частицы

Вернувшись в Париж, он обнаружил письмо от Деплешена. Согласно статье 66 внутреннего распорядка НЦНИ, он обязан за два месяца до истечения отпуска подать заявление о его продлении либо о восстановлении на работе. Письмо было вежливым и шутливым, Деплешен язвил по поводу всяких бюрократических заморочек, что не отменяло того факта, что этот срок истек уже три недели как. Он положил письмо на стол, пребывая в состоянии полнейшей неопределенности. Целый год он был волен сам устанавливать область своего исследования, и чего он достиг? Вообще-то практически ничего. Включив компьютер, он с отвращением увидел, что его инбокс пополнился восьмьюдесятью новыми письмами, хотя он отсутствовал всего два дня. Одно из них пришло из Института молекулярной биологии в Палезо. Сменившая его коллега запустила программу по исследованиям митохондриальной ДНК; в отличие от ядерной ДНК, в ней, похоже, отсутствовали механизмы починки кода, поврежденного атаками свободных радикалов; впрочем, этого следовало ожидать. Его больше заинтересовало сообщение из Университета Огайо: в результате исследований дрожжей Saccharomyces ученые доказали, что организмы, размножающиеся половым путем, эволюционируют не так быстро, как те, что размножаются клонированием; случайные мутации, сопровождающие этот процесс, таким образом, оказались эффективнее, чем естественный отбор. Результаты этих любопытных экспериментов явно противоречат классической гипотезе о половом размножении как движущей силе эволюции, но теперь они представляют не более чем анекдотический интерес. Как только генетический код будет полностью расшифрован (а это уже дело нескольких месяцев), человечество сможет контролировать свою биологическую эволюцию, и тогда станет очевидно, что сексуальность является именно что бесполезной, опасной и регрессивной функцией. Но даже если бы нам удалось отслеживать возникающие мутации, а то и предсказывать их потенциальные пагубные последствия, на данный момент нет ничего, что могло бы пролить хоть малейший свет на их детерминированность, а значит, нет ничего, что могло бы помочь наделить их внятным практическим смыслом: именно в этом направлении, очевидно, и нужно проводить исследования.

Кабинет Деплешена, из которого тот вынес все папки и книги, загромождавшие полки, показался ему непривычно огромным.

– Ну да… – сказал Деплешен, скромно улыбнувшись. – В конце месяца я ухожу на пенсию.

Джерзински потерял дар речи. Вот так общаешься с людьми годами, иногда десятилетиями, постепенно приучаясь избегать личных вопросов и по-настоящему важных тем; но при этом не теряешь надежды, что позже, при более благоприятных обстоятельствах, удастся затронуть эти самые темы и вопросы; перспектива предельно содержательной, человечной формы отношений бесконечно откладывается на неопределенный срок, но никогда не пропадает полностью, просто потому, что это невозможно, потому что никакие человеческие отношения не могут вписаться в узкие и раз и навсегда закрепленные рамки. То есть перспектива “подлинных и глубоких” отношений маячит долгие годы, иногда десятилетия, пока вдруг какое-нибудь бесповоротное ужасное событие (обычно типа смерти) не объявит вам, что уже слишком поздно, что “подлинные и глубокие” отношения, мечту о которых вы так лелеяли, тоже не состоятся, равно как и любые другие. За пятнадцать лет профессиональной жизни Деплешен был единственным человеком, с которым ему хотелось бы установить контакт, не ограниченный рамками привычного, чисто утилитарного, бесконечно скучного нагромождения случайностей, составляющего естественную атмосферу офисной жизни. Что ж, поезд ушел. Он ошеломленно взглянул на коробки с книгами, сложенные на полу.

– Давайте пойдем куда-нибудь выпить… – предложил Деплешен, безошибочно уловив настроение момента.

Они миновали музей Орсе и сели на террасе “XIX века”. За соседним столиком оживленно щебетали полдюжины заезжих итальянок, этакие невинные пташки. Джерзински заказал пиво, Деплешен – неразбавленный виски.

– И что вы собираетесь делать?