Элементарные частицы

– Не знаю… – Деплешен, похоже, действительно не знал. – Путешествовать. Возможно, займусь секс-туризмом. – Он улыбнулся; когда он улыбался, видно было, что он не утратил шарма; шарма, конечно, горького, ведь перед Мишелем сидел явно сломленный человек, но все-таки подлинного шарма. – Шучу. Дело в том, что меня секс вообще больше не волнует. Знания – да. Тяга к знаниям осталась. Любопытная это штука, тяга к знаниям. Она присуща очень немногим, знаете ли, даже ученые, как правило, озабочены карьерным ростом и быстро скатываются к административным постам, а меж тем она сыграла очень важную роль в истории человечества. Представим себе притчу, в которой горстка людей – несколько сотен человек на всей планете, не более того, – неустанно трудится над чем-то страшно сложным, страшно абстрактным и совершенно непостижимым для непосвященных. Об их существовании остальное население и не подозревает. Власть, богатство, почести не их удел; трудно понять, что за радость этим заниматься. И все же они – самая могущественная сила в этом мире по той простой, пустяковой причине, что они владеют ключами к достоверному рациональному знанию. Все, что они объявляют истиной, рано или поздно признается таковой всем населением. Ни одна экономическая, политическая, социальная или религиозная сила не может противостоять бесспорному достоверному знанию. Надо сказать, что западное общество сверх всякой меры увлекалось философией и политикой и совершенно необоснованно ломало копья по поводу философских и политических вопросов; надо сказать также, что западное общество страстно любило литературу и искусство; но в действительности ничто не имело такого значения в его истории, как потребность в достоверном рациональном знании. Ради этой потребности в достоверном знании Запад пожертвовал всем: своей религией, своим счастьем, своими надеждами и в конечном счете своей жизнью. Об этом надо помнить, давая общую оценку западной цивилизации. – Он замолчал, задумавшись. Обвел взглядом столики, затем уставился на собственный стакан. – Помню в одиннадцатом классе, когда мне было шестнадцать, я познакомился с одним мальчиком. Очень сложным, неуравновешенным. Он происходил из обеспеченной, довольно консервативной семьи и, надо сказать, целиком и полностью разделял ценности своего окружения. Однажды он сказал мне: “Ценность той или иной религии определяется качеством нравственной системы, которую она позволяет создать”. Я так и застыл от удивления и восхищения. Понятия не имею, пришел ли он к этому выводу самостоятельно или где-то вычитал, но в любом случае его слова произвели на меня огромное впечатление. Я размышляю над ними уже сорок лет, и сейчас мне кажется, он был не прав. Я не считаю возможным рассматривать религию исключительно с точки зрения морали; однако Кант прав, утверждая, что сам Спаситель человечества должен оцениваться по универсальным этическим принципам. Но я пришел к мысли, что религии – это прежде всего попытки объяснить мир, а никакие попытки объяснить мир не устоят, если столкнутся с нашей потребностью в достоверном рациональном знании. Математическое доказательство и экспериментальный метод суть неоспоримые достижения человеческого сознания. Я прекрасно понимаю, что действительность явно против меня, я прекрасно понимаю, что ислам – самая глупая, самая фальшивая и самая мракобесная из всех религий – сейчас, похоже, набирает силу; но это лишь поверхностное, преходящее явление: в долгосрочной перспективе ислам обречен на крах, даже более неотвратимый, чем христианство.

Джерзински поднял голову, он очень внимательно слушал. Он и не подозревал, что его собеседника волнуют эти вопросы; Деплешен задумался, потом продолжил:

– Я потерял из виду Филиппа после выпускных экзаменов и узнал потом, что несколько лет спустя он покончил жизнь самоубийством. Ну, я не думаю, что тут есть какая-то связь, но вообще-то быть геем, католиком-фундаменталистом и роялистом одновременно – довольно взрывоопасная смесь.

В глубине души сам Джерзински, как он понял в эту самую минуту, никогда не был всерьез одержим вопросами религии. Однако он знал, и знал уже очень давно, что материалистическую метафизику, разрушившую религиозные верования предыдущих веков, подорвали, в свою очередь, новейшие достижения физики. Любопытно, что ни он сам, ни его знакомые физики никогда не испытывали никаких сомнений или духовного беспокойства по этому поводу.

– Лично я, – сказал он, и по мере того, как он говорил, эта мысль оформилась в его сознании, – видимо, как раз придерживался прагматического, базового позитивизма, традиционно свойственного ученым. Факты существуют, отношения между ними регулируются законами, понятие “причины” не является научным. Мир равен сумме наших знаний о нем.