Елена Феррари

В предисловии к сборнику, автор которого укрылся за инициалами E. U. и питал явную симпатию и к поэтессе, и к ее творчеству, говорится о неудовлетворенности обыденностью жизни и неизбежности обновления человеческих отношений в результате войн и революций — привычная риторика тех лет, и мысли, которые сама Елена Феррари, судя по всему, искренне разделяла. Скорее всего, впрочем, что E. U. вообще не человек. Точнее, не один человек. Возможно, это: Е. — Elena Ferrari, а U. — Umberto Barbaro. Так или нет, но современная литература, по мнению загадочного E. U., способна силой воображения перевернуть, трансформировать и раскрыть самые окаменелые формы языка и несколько закостенелые взгляды на жизнь, характерные в том числе для восточной души. Пример — «Принкипо». Главная аудитория сборника: молодежь. Она видит радость жизни в любых ее воплощениях, молодежь ищет борьбы и не боится касаться голыми руками самых сакральных проявлений бытия и духа. И новые, молодежные в понимании тех лет, то есть во многом революционные, стихи должны быть такими: как революция и война смешивает всё и вся, так и в новой поэзии ритм, слово, наблюдение, рифма должны слиться в едином порыве. И пусть все может быть сломано с точки зрения классического построения стиха, но должно грохотать главное: искренность и экспрессия.

Елена Феррари, считал автор предисловия, относилась как раз к таким новым авторам — способным перевернуть сознание молодежи и изменить ее взгляд на мир. Вновь и вновь E. U. обращает внимание итальянского читателя на энергию и заряд жизненной силы, которыми веет от стихов Феррари: ее поэзия непроста, в переложении на итальянский язык в значительной степени теряются гармония стиха, сложность ритма и рифмы, но даже трудности перевода не могут скрыть того, что автор раскрывается читателю не до конца, а как бы возвышается над ним, предлагая и тому расти вместе с собой. И, если наше предположение о том, кто скрывался за инициалами E. U. верно, то перед нами настоящая авторская декларация поэтессы Елены Феррари.

Увы, обратный перевод этого, отсылающего к горьковской «Песне о Буревестнике» отрывка может исказить картину, но все же попробуем представить себе, как звучали бы стихи из «Принкипо» в оригинале:

Ночью пробуждается лютая месса —
Трупы поют со дна.
Кадило на черном небе —
Страждущий желтый лебедь —
Луна.
Море — бурли!
Море — гори!
Волны — Ангелы огня.
Грохочите — колокола!
Облака —
Горы.
Облака —
Бездны.
Лютует море.
Всё суровее волны
Взмывают над тучами.

Именно искренность и экспрессия, да пожалуй, еще явный, хотя так и не развитый в достаточной степени литературный дар — это то, что отличает цикл восточных песен Елены Феррари от множества других, модных на рубеже XIX–XX веков и явно намозоливших читателям и критикам глаза «стихов о Востоке», процесс сочинения которых с использованием конструктивистских идей Виктора Шкловского так издевательски спародировали Илья Ильф и Евгений Петров в бессмертном «Золотом теленке».

Впрочем, есть еще кое-что. Помимо плохо поддающегося из-за пресловутых трудностей перевода литературному анализу «Принкипо», присутствует в этих стихах и как минимум одна интересная деталь политического порядка. В стихотворении под названием «Madama» появляется Кемаль. Но не первый президент Турецкой Республики Мустафа Кемаль, друживший когда-то с Советами, а… осел. Обыкновенный маленький серый ослик, которых и сейчас на Бююкаде немало, поскольку они по-прежнему являются здесь основной тягловой силой. Кемаль у Елены Феррари переносил две корзины с мороженым (тем самым каймакли и лимонли) и был любим своим хозяином — подростком в красной феске по имени Шюкри. Кемаль по-турецки значит «совершенство», и это, в общем-то, смешное, но вполне приемлемое имя для ослика, в глазах большинства людей являющего собой внешнее опровержение совершенства. Примерно так его и должен был бы назвать юный продавец мороженого, чьи мысли и желания еще полны оптимизма и здорового юмора по отношению и к самому себе, и к окружающему миру. Если бы не одно «но». Кемаль в те годы — это прежде всего тот Кемаль — Мустафа, будущий Ататюрк, то есть «Отец турок». Смелая аналогия, не правда ли?