Елена Феррари

Обстановка вокруг Троцкого становилась все тревожнее и мрачнее с каждым днем. Он и его бывший единомышленник по системной оппозиции и к тому же муж его родной сестры Лев Борисович Каменев (Розенфельд) в октябре того же 1926 года не по своей воле вынуждены были выйти из состава Политбюро ЦК ВКП(б). Каменева отправили полпредом в Италию. Троцкий пока оставался в Москве, и следующий год прошел относительно спокойно, если только так можно говорить, учитывая, что летом и осенью в стране начались рабочие сходки и маевки по образу и подобию тех, что проходили когда-то в царской России — их организаторы-троцкисты были еще живы и многое помнили. Появились нелегальные типографии для печати листовок — как десять лет назад, по испытанной схеме, однажды уже приведшей к смене государственного строя. Но Советский Союз не был Российской империей, а Сталин — Николаем II. «Вождь» не собирался терпеть несогласных бесконечно, даже если об их заслугах в разгроме Временного правительства и в Гражданской войне слагал хвалебные песни народ. Во время празднований десятой годовщины Октябрьской революции организованные оппозицией демонстрации столкнулись с атаками официальных демонстрантов. Дошло до того, что машина Троцкого была обстреляна в центре Москвы, и, хотя никто не пострадал, безрадостная картина острого политического противостояния проявлялась все резче и острее. В беспорядках тут же обвинили оппозиционеров, и ЦК немедленно потребовал прекратить «смычки» — нелегальные собрания троцкистов на частных квартирах. Через неделю, 16 ноября, Троцкий и третий член оппозиционной «тройки», тоже в прошлом ближайший соратник Ленина, а совсем недавно глава «штаба мировой революции» — Коминтерна, Григорий Зиновьев были исключены из партии большевиков («уход» Зиновьева предсказал не так давно Ходасевич при расставании с Горьким). На следующий день застрелился один из основных сторонников Троцкого, его заместитель в Главконцесскоме Адольф Абрамович Иоффе. Медленно, но неуклонно начались репрессии — чистки, увольнения, аресты. Наконец, взяли и самого Троцкого. Пока только для того, чтобы выслать его из Москвы. 18 января 1928 года его под конвоем отправили в Алма-Ату. Сторонников мятежного лидера рангом пониже отправляли в места, значительно более удаленные от столицы. Елене Константиновне пока везло.

В это же самое время в солнечной, хотя и фашистской Италии шла совсем другая жизнь: в конце 1926 года появились листовки, рекламирующие манифест итальянских имажинистов — газету «La ruota dentata» («Зубчатое колесо»). Еще до своего отъезда в их подготовке принимала участие Елена Феррари[269]. А в начале 1927 года вышел первый и, как потом оказалось, единственный номер газеты, в котором, помимо произведений таких известных фигур авангардизма, как Виничо Паладини и Умберто Барбаро, были опубликованы и ее произведения, в том числе стихотворение «Золото кажется белым…» («L’oro si discolora»). Кроме нее из русских футуристов в этом же номере было представлено и стихотворение Маяковского «Военно-морская любовь» («Amore navale-militare»), причем указывалось, что его перевел Умберто Барбаро (Феррари была упомянута без переводчика)[270]. Есть мнение, что Елена Константиновна имела отношение не только к подборке текстов, но и к финансированию этого проекта[271]. И, наконец, 27 мая впервые за последние семь лет все из той же Италии на родину приехал Максим Горький.

Остановившись ненадолго в Москве, он отправился вскоре в турне по Советскому Союзу и за лето побывал в Курске, Харькове, Ростове-на-Дону, Тбилиси, Ереване, Владикавказе, Царицыне, Самаре, Казани, Нижнем Новгороде и Крыму. Восторгался увиденными «потемкинскими деревнями», поражал встречающих «богатырской формой» и «крепким рукопожатием» (они не читали его писем Ганецкому, в которых он жаловался на совсем ослабшее здоровье), словом, он был прежний «Буревестник», который, как надеялся преданный ему народ, выбирал себе место для «гнездовья» на родине.

Искала ли наша героиня встречи с Горьким или ее совсем замело бухгалтерской пылью Главконцесскома? И если да, то что она хотела, что могла сказать ему при встрече? Показать публикации в журнале «Пионер»? И что мог сказать ей в ответ он? В любом случае, наверное, она хотела его увидеть — кажется, она все-таки считала его своим учителем, любила и уважала. Скорее всего, она хотела этой встречи и боялась ее — потому что говорить больше было не о чем. Литература так и не стала ее работой, биография взяла верх над мечтой. И даже романтическая — шпионская — часть жизни, и та осталась за кормой так и не доплывшего до жирафов корабля ее грез. В прошлом растворялись яркие впечатления и острые ощущения, дарованные жарким Принкипо, мусорным Константинополем, эмигрантским муравейником Берлина, тревожным Парижем и перченой Италией — все ушло, жизнь кончилась.