Елена Феррари

Врангелевские командиры, как могли, пытались обустроить быт солдат, добыть средства на пропитание, вернуть дисциплину в части непонятного назначения под предлогом будущего реванша, в который, впрочем, мало кто верил искренне. Гражданское население тоже, как могло, пыталось не умереть с голода — обо всем этом написано множество воспоминаний, стихов и даже песен[147]. Большевистская разведка, в свою очередь, как могла, пыталась сделать положение, в которое попали беженцы, еще более невыносимым, хотя, как мы видели в докладе Особой группы, отношение турецких властей обоих направлений — и кемалистских, и султанских — было далеко от симпатий к официальным и неофициальным представителям Советской России. Близкие к «черному барону» лица столь же малоуспешно пытались делать вид, что все в порядке, ситуация под контролем, события развиваются по плану, известному только посвященным, и что впереди всех ждет небольшевистский вариант светлого будущего.

Одним из вдохновенных певцов константинопольской, галлиполийской, врангелевской эмиграции стал бывший адвокат и прокурор Московской судебной палаты, под самый финал истории Белого дела сделавшийся журналистом, Николай Николаевич Чебышёв. В небольшой книжечке его воспоминаний под названием «Близкая даль» основная часть отведена как раз босфорской эпопее, и взгляд на нее приближенного к Врангелю шефа Бюро русской печати эмигрантской армии разительно отличается от мемуаров самих эмигрантов:

«Константинополь того времени представлял для беженцев одно преимущество. В Константинополе не было тогда хозяев. Все были гостями, в том числе и сами турки. Хозяином могло считаться союзное командование. Но оно числилось на этом положении только по праву силы и захвата, а потому морально тоже не могло признаваться настоящим хозяином. У турок же моральные права на положение хозяина яростно оспаривали греки. А греков усиленно, страстно отвергали турки, ненавидевшие их больше, чем „союзников“.

Таким образом, русские, прибыв из Крыма, чувствовали себя дома. Я думаю, можно утверждать без преувеличения, что никогда больше во время эмиграции, даже в гостеприимных славянских странах, русские не чувствовали себя „так у себя“, как тогда в 1921 и 1922 годах в Константинополе.

Пера, кривой коридор, по вечерам беспорядочно испещренный электрическими огнями, стала „нашей“ улицей. Русские рестораны вырастали один за другим. Некоторые из них были великолепны, залы в два света, первоклассная кухня, оркестры, каких Константинополь никогда не слышал. Русские дамы нашли хороший заработок в этих ресторанах, им придавали пышность элегантные, изящные, образованные, говорившие на пяти языках женщины. В одном ресторане мне прислуживала магистрантка международного права, трагически кончившая жизнь недавно в Париже…»[148]

Вот уж поистине «кому война, а кому мать родна»… Наверное, о пропагандистских талантах врангелевского пиарщика не стоило бы и упоминать в этой книге, если бы не один чрезвычайно важный факт: именно Николай Николаевич Чебышёв стал потом одним из первых, приложивших руку к созданию легенды о «Красной Феррари».

Глава восьмая «Лукулл» утонул…

Красные кони, воды Босфора

Вам суждено переплыть.
Древние Айя-Софии узоры
Свяжут пусть алую нить…

Москва приветствует Ангору,

Алла, благослови союз…
И заалело Черноморье, —
Завидев солнечную Русь…

Александр Чачиков. Апрель 1921 года