Елена Прекрасная

Рядом с пожилой дамой сидела красавица, которую можно было увидеть разве что в Париже да на дворянских балах Петербурга. «Ужель она? шептал Евгений…» – свалилась откуда-то с неба не раз уже произнесенная и написанная строка. – «Ужель она?.. а точно.. нет… Ужель та бедная Татьяна…»

– Простите, я задремал, – сказал Александр. Сердце его страшно колотилось. Ему казалось, что стук слышат все. Он прижал руку к груди. Так и есть: сердце било в грудь, как набат. Он чуть не спросил, кто они такие, новые попутчицы, как попали сюда, и где прежние дамы? Но почему-то не поворачивался язык.

– Вздремнуть в пути, отец мой, это хорошо! – сказала старушка.

У нее на коленях лежала развернутая книга. Она захлопнула ее и показала Пушкину.

– Вот, поэмами английскими пробавляюсь. Джон Вильсон. «The city of the plague» – «Город Чумы». Не читали?

– Слышал. Говорят, занятная вещь.

– Позвольте презентовать. Я уже прочла. Племянница тоже. О, не отказывайтесь! От всего сердца.

Пушкин поблагодарил, взял книгу в руки, погладил ее, как котенка.

– Нас пугали, что нужно опасаться холеры, – сказала спутница.

– Да, Колера Морбус, говорят, ходит тут кругами. – «Как бело-черный человек кружит вокруг меня», – подумал Александр. – Ходит кругами, у бездны мрачной на краю…

«Куда же они потом исчезли? Как-то быстро приехали в село, и они попрощались. Чего ж не узнал, как их зовут? Что произнесла красавица, прощаясь? А она взглянула на закат и сказала: «Какой закат печальный». – «Прощальный, сказали вы?» – озадаченно спросил он, думая о том, что его, как Онегина, навсегда покидает эта прелестная незнакомка, которая могла бы стать его Музой на веки вечные, его единственной, ускользнувшей от него «Татьяной». – «Да, прощальный, прощальный, – кивнула тетушка. – Прощайте, сударь!»

Прошло два дня, а как настает ночь, ближе к утру, вновь скачет на белом коне белый человек, соскальзывает с него и кружит-кружит вокруг ложа Александра бесовский танец с его Наташей! И не дотянуться до его мерзкой рожи, сколько не бьешь его рукой или ногой, всё попадаешь в пустоту! А он глумится и склабится всё наглее и наглее! «Нагадала же ты мне, ведьма Александра Филипповна!» – с этим криком Пушкин просыпается, встает, вытирает пот с лица и идет пить воду, бормоча: «Мчатся тучи, вьются тучи… Мчатся бесы рой за роем…»

Когда Елена вернулась из командировки, она тут же направилась в госпиталь. Режиссер пошел на поправку. Во всяком случае, выглядел подтянутым бодрячком. Первый его вопрос, как и в прошлый раз, был:

– Что ты там увидела?

– Я увидела в его глазах себя, а в его душе прочла, что он видит перед собой Татьяну.

– Мистика! – с облегчением вздохнул режиссер. – Но истинно так!

Синяя папка

Однажды после смены Игорь Ржевский, игравший Онегина, брякнулся перед Еленой на колени и стал биться лбом о пол. При этом он страстно умолял «не гнать его» и почему-то орал во всю глотку ариозо Ленского: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга…» Восприняв это как актерское шутовство «поручика Ржевского» (прозвище Игоря, прилипшее к нему с театрального училища), девушка разразилась хохотом, на который сбежалось полтруппы. Алексей, который терпеть не мог Ржевского, схватил его за грудки, но тот резко ударил художника толоконным своим лбом прямо в глаз. Драчунов разняли. Им повезло, что никто не донес об инциденте режиссеру – за такие штучки тот безжалостно выгонял из труппы даже трижды заслуженных артистов. Появление синяка под глазом Алексей объяснил мэтру своей рассеянностью, а труппе показал портрет поручика-ловеласа в виде коленопреклоненного индюка с павлиньими перьями. Коллеги веселились, а Елену охватило смутное беспокойство.

– Леш, не зарывайся. Ржевский мстительный тип.

– Меня тоже не пимокат делал.

– Кто?

– Пимокат – валяльщик валенок, катальщик пимов. У нас в Сибири валенки пимами называют.

– Успокойся, Леша. Валенок! Дай я тебя поцелую.

В это время как назло появился поручик. Изобразив удивление и ярость, он встал в позу не иначе Арбенина, коего играл в антрепризе, и за неимением своих пристойных слов обратился к Алексею «Маскарадными» репликами: «Видал я много рож, а этакой не выдумать нарочно!», а потом к Елене: «Тогда не ожидай прощенья!»

Алексей, в детстве не знавший гувернеров, поступил просто, но от души: схватил хоть и легонький, фанерный, но всё же стул и обрушил его на голову фигляра. Тот взвыл и отлетел к стене. Неизвестно, чем закончилась бы на этот раз стычка, не появись в этот момент наставник.

– Александр Македонский герой, но за стул вычтем. Роскошная сцена! – изрек мэтр. – Вот так бы на площадке все играли! Вон отсюда! Краснова, останься.

Первым стремительно покинул помещение Алексей, за ним, держась за голову, Ржевский.

– Лена, в двух словах, что тут произошло? Из-за тебя, ясно как день и старо как мир. Но Алексей?

– А что Алексей? Как поступать, когда оскорбляют?