Елена Прекрасная

– Зачем ты ходишь за мной? – наконец произнес Моди. Его всего сотрясала дрожь.

– Я не хожу. Являюсь.

– Издалека?

– Издалека.

– Понятно. Оттуда, – Модильяни махнул рукой перед собой. – Или оттуда, – махнул назад. – Всё равно. Далеко.

– Мне не всё равно, что ты лежишь тут и дрожишь, как…

– Ну, говори, как дрожу. Как собака?! – яростно спросил Амедео. Он взмахнул рукой, намереваясь ударить девушку, но промазал и ударил по скамейке.

– Какая-то чертовщина! – пробормотал художник. – Тебя, что ли, нет?

– Тебе видней, – ответила Елена. – Мне всё равно как ты дрожишь.

– Да? – удивился художник. – Тебе всё равно? А почему?

– По кочану! – рассмеялась Елена. – Пойдем выпьем кофе.

– Лучше абсент.

Шли молча. Модильяни вдруг схватил Елену за руку и, глядя ей в глаза, спросил:

– ОНА там?

– Там. Тебе туда не попасть. Да отпусти ты! Больно.

– Не попасть, – пробормотал Моди. – Я давно уже понял, что вы, женщины, из того мира, где… она.

– Да, мы все оттуда, – твердо заявила Елена. – И тебе туда не попасть. Ни в дурмане, ни во сне, ни наяву. – Она уже точно знала, что сейчас приведет несчастного алкаша в кафе и расстанется с ним навсегда. Сам виноват в том, что всеми брошен, прогнан, высмеян! И неожиданно для себя произнесла:

– Там скоро будут снимать фильм о тебе. Хотел бы увидеть, как это делается?

– Что? Не понял? Какой фильм? А зачем это мне?

Вошли в «Ротонду». Навстречу им направилась женщина. Оттолкнув Елену локтем, она обняла Модильяни, а потом стала трясти и кричать:

– Сколько ты еще будешь мучать меня?!

Амедео отмахнулся от нее, как от мухи, и криво улыбнулся:

– Еще немного. Потерпи. Лучше спроси у нее. – Он кивнул на Елену. – Она точно знает, сколько еще. И вообще, это ОНА… Кажется…

Елена выбежала из кафе. «Всё, всё, навсегда! Больше ни за что!» Ей казалось, что на этот раз она покидает сволочной мир примитивизма, абстракции и экспрессионизма, прокопченный сладкой похотью и горькой полынью, окончательно и бесповоротно. Хотя такое было уже, было – она хорошо помнила об этом, так сколько же раз это должно повториться?! Не пройдя и десяти шагов, она зацепилась за вывороченный булыжник и со всего маха растянулась на земле. «И куда я так спешу? – мелькнула у нее в голове мысль. – В другой, такой же сволочной, но мой модернистский мир?»

Фильм снят. Брависсимо! Что дальше? Будни…

В обеденный перерыв режиссер любил посидеть в уголке кафе на своем месте (оно было закреплено за ним «навечно») и, закрыв глаза, подумать в тишине. В эти минуты никто не решался потревожить его. Мэтр напоминал дремлющего льва, спокойного за свой прайд. Неторопливо он сам себе задавал вопросы. «Что осталось? Пара сцен, редактура, дерготня. А что потом? «Пир во время чумы»?..»

В кафе заглянула Елена. Увидела режиссера. Их общение на площадке было скупее, чем хотелось, зажатое в реплики наставника, его ассистента, оператора, в команды «Приготовились!.. Мотор!.. Камера!.. Начали!..», в холодную суету за спиной и жгучие взгляды, которые чувствуешь то ли затылком, то ли лопатками. Пообщаться не на репетиции, а в непринужденной обстановке удавалось редко – из-за занятости мастера. Поколебавшись, она неслышно подошла к наставнику, встала напротив. Тот, не открывая глаз, произнес:

– Как настроение?

– Простите, я…

– Не извиняйся. – Режиссер потер глаза. – Садись. Давно хотел сказать. Я рад, что мне удалось установить в труппе порядок. Гусары не в счет. То, что тебя не съели, это чудо.

– Я несъедобная, – сказала Лена.

– Теперь ты им не по зубам.

– Не думала никогда, что столько завистников среди опытных актеров, – неожиданно для себя разоткровенничалась Елена.

– Да? Любопытное наблюдение! К сведению: среди опытных актеров завистников как раз и больше. Это им опыт подсказывает. Ладно. Бог с ними! Тебе осталась практически одна сцена. Но очень важная! Ты в ней уже не отроковица, как при первой встрече с Онегиным. Но именно в этой сцене ты должна быть и великосветской дамой, и тринадцатилетней девчушкой! Как услышишь «Мотор!», совмести в себе эти два пласта времени, а про себя повторяй: «На свете счастья нет, а есть покой и воля. На свете счастья нет, а есть покой и воля…»

Режиссер с искорками в глазах глянул на актрису:

– Что? Быстро время прошло?

– Да, – вздохнула девушка, – быстро. Жаль…

– Не жалей. Картина будет представлена на Международном кинофестивале. Нет, не в Каннах, там другие любимцы. В Азии. «Да, азиаты мы…» Кстати, в Азии зрителей раза в три больше, чем в Европе и Северной Америке… К моему юбилею намечена еще ретроспектива моих фильмов. Короче, у нас с тобой будут призы. – Режиссер вдруг засмеялся: – Вчера услышал. В сочинении школьник написал: «В образе Татьяны Пушкин отобразил всю полноту русской женщины». Вот, а мы с тобой в фильме показали – поскольку в тебе полноты пока не наблюдается – одну лишь красоту. Разве можно красоту оставить без наград?

Потом режиссер замолк, закрыл глаза и словно забыл о присутствии Елены. Она уже хотела потихонечку уйти, но он вдруг спросил:

– Сценарий пишешь?

– Пишу. Написала практически.

– С собой? Покажи.