Элеонора Аквитанская. Королева с львиным сердцем

Уже в самом начале года принц Иоанн поспешил в Нормандию, в Алансон, где попытался собрать тамошних баронов на ассамблею, дабы они признали его наследником Ричарда (вместо Артура Бретонского), но не преуспел – все хранили верность Львиному Сердцу, и тогда он, не раздумывая, бросился в Париж. Там Иоанн принес Филиппу вассальную присягу за французские владения, пообещал не только отдать половину Нормандии, но и часть Турени и Ангумуа, и союзники поспешили осаждать Руан, однако нормандская столица, за стенами которой, кстати, содержалась принцесса Алиса, сестра Филиппа (на которой теперь, согласно договору с ее братом, вдруг загорелся желанием жениться Иоанн) – не сдалась благодаря верности Роберта Лестерского, трехнедельная блокада ни к чему не привела. В итоге король, как истинный крохобор, перед отступлением не только сжег все свои осадные орудия (24 катапульты), но и разбил все бочонки с вином. Иоанн попытался собрать в Виссане флот для доставки десанта в Англию; его эмиссары на остров были пойманы и допрошены. Это показало всю его неприглядную роль в этой игре. Королева же тем временем, допуская временную потерю континентальных владений и рассчитывая на Ла-Манш, немедленно усилила «вторую линию» обороны – на английском побережье, оставляя все его под круглосуточным наблюдением (справедливо опасаясь удара со стороны не только Франции, но и союзной ей Фландрии), как свидетельствует хронист: «По приказу управляющей в то время государством королевы Алиеноры в шестую и седьмую неделю Великого поста, на Пасху и далее люди знатные и простые, рыцари и крестьяне с оружием в руках охраняли побережье со стороны Фландрии». Выражаясь современным языком, на юго-востоке Англии королева произвела мобилизацию народа. Кроме того, всем подданным было предписано принести присягу на верность Ричарду; королевский совет вынес постановление, что король жив, но нуждается в срочной помощи. Их решимость была позже поддержана некоторыми личными вещами короля, которые тот переслал в Англию.

Элеонора также отправляла массу посланий, призывая вассалов в Англии и Франции к верности и защите достояния ее великого сына, ставшего жертвой вероломства и предательства. Иоанн же вернулся в Англию «мутить воду».

Итак, хронисты вновь показывают нам деятельную королеву с львиным сердцем и железной волей – но благодаря второму посланию Элеоноры к папе Целестину мы видим ее совсем с другой стороны – не официальной, а человеческой, страдающей (пер. с англ. – Е. С.): «Оторваны от меня мои жизненные органы, моя семья разорвана и отвернулась от меня; Молодой Король и граф Бретани (Джеффри. – Е. С.) спят во прахе, а их несчастнейшая мать вынуждена жить, чтобы ее неизбывно терзала память об умерших. Два сына остались мне в утешение, живущие доселе на мое страдание, о, несчастная я и виновная. Короля Ричарда держат в цепях; его брат Иоанн огнем и мечом уничтожает людей в его королевстве. Господь во всем жесток ко мне, и рука Его тяжко обращена на меня. Воистину, гнев Его подавляет меня, и потому мои сыновья сражаются друг с другом, даже когда один из них сокрушен заточением в цепях, другой, прибавляя горесть к горести, жесткой тиранией пытается узурпировать королевство узника. Добрый Иисус! Кто позволит мне погрузиться в ад и скрыться там, пока Твоя ярость не престанет, пока не утихнет [боль] от стрел во мне, иссушивших дух мой? Смерть – мое желание, а жизнь – тягота. И пока я таким вот образом непрерывно умираю, я хочу умереть совершенно; и все же, против желания мне приходится жить, и жизнь моя – пища для смерти и материал для пытки. Счастливы те, кто, не испытав насмешек этой жизни и невиданных происшествий в подобном состоянии, ушли, испытав блаженство преждевременной смерти. Что я делаю? Почему я существую? Почему с усилием волоку мою беду и не отправлюсь повидать того, кого любит моя душа, кто пребывает в нищете и железных оковах? Какая мать в такое время может забыть сына своей утробы? Тигры умягчаются от привязанности к своим малышам, также и злобные ведьмы. И все же я в сомнениях. Если я уеду, оставив королевство сына, со всех сторон опустошаемое злобной враждой, в мое отсутствие оно будет нуждаться в добром совете и утешении. Если, с другой стороны, я останусь, то не увижу лица сына моего, чего превыше всего я желаю. Некому будет заботиться об освобождении моего сына, и, чего я особенно боюсь… (он) будет доведен такой мукой до смерти».