– Потому и стала воином, – кивнул Келегорм. Потом усмехнулся: – Не странно ли, что мы говорим о ней – живой, будто о погибшей?
Тем временем хор гремел:
– Мне стыдно, что я – неучтивый гость, – вздохнул Белег.
– Что случилось?
– Ничего, просто я никогда не смогу ответить на твое гостеприимство тем же.
– Не самая большая потеря в моей жизни, – дернул углом рта Неистовый. – Не переживай. Ерунда.
– Ерунда? Ненависть Элу к вам я бы не назвал ерундой.
– Ненавистью больше, ненавистью меньше, – отмахнулся Келегорм. – Что ж, я никогда не приеду в Дориат.
– Элу никогда не простит вам Альквалондэ, а вы никогда не признаете это своей виной…
– Виной, говоришь? – прищурился Неистовый. – Да, виной это я не считаю. Бедой, горем – но не виной. Послушай меня – и постарайся понять нас. Ты же не Элу Тингол.
И песня эхом отражалась от стен:
– Да, мы силой захватили корабли. И в этом было мало хорошего. Да, при этом мы убили или ранили многих тэлери. И это было еще хуже. Но ведь мы начали не с нападения – с просьбы. И корабли нам были нужны – для праведного дела.
– Можно ли мостить путь к правде – убийством? – глухо спросил перворожденный.
– На словах – конечно, нельзя, – пожал плечами Келегорм. – Но у нас не было выбора. Когда Ольвэ отказал нам – иначе мы уже не могли поступить. И тэлери – я хорошо понимаю их. Не согласившись отдать добром, они тем более не хотели отдавать, когда мы напали. Безумная беда, когда сочувствуешь убитым тобой…
– Не знал, что ты – так…
– Я вот что тебе скажу. Резня в Альквалондэ – ужасное преступление, за это было проклятие Мандоса, ненависть Тингола и тому подобное. Но ведь
Келегорм засмеялся, не разжимая губ.
– Точнее, разница как раз есть! – зло добавил он.
– Но тэлери не сделали вам ничего дурного… – попытался возразить Белег.
– Вот тэлери-то нам дурное и сделали! они отказали в просьбе, хотя знали о нашем горе. А орки этих гор – они
Перворожденный молча покачал головой.
Келегорм решительно продолжал:
– Вот я и хочу сказать тебе: великий подвиг отличается от подлого убийства отнюдь не причиной битвы и не числом трупов. Он отличается только одним: судьями. Если судья скажет: убили моего друга или, упаси Эру, родича – убийца будет проклят во веки веков. Если судья скажет: убили моего врага – то убийцу назовут героем.
– Иногда мне страшно слушать тебя, – проговорил Белег. – Неужели для тебя нет разницы между убийством эльдара и убийством орка? Неужели ты утратил способность различать Свет и Тьму?
– Тьма была убийцей нашего короля, а Свет – причиной этого, – жестко ответил сын Феанора. – Так в чем разница между ними?
И словно подхватив последние слова лорда, аглонцы пели:
Белег зажмурился, сжал кулаки и резко выдохнул:
– Ты ошибаешься. Ты лишь на словах утратил различие Тьмы и Света. Ты говоришь: для тебя нет разницы между эльдаром и орком – но на самом деле это не так. Говори что угодно – но ты бьешься против Тьмы и ради Света. Я сотни раз видел тебя в бою. Я знаю, кого ты выбираешь себе во враги.
– Не стану спорить с тобой, – примирительно улыбнулся тот, кого некогда звали Учтивым.
Белегу отчаянно не хотелось уезжать из Аглона. Перворожденный явственно ощущал: останься он здесь – ему удастся стать опорой Келегорму в его метаниях. Именно тут, в спокойной жизни крепости (насколько жизнь Аглона можно назвать спокойной), а не в бесконечных охотах, когда Неистовый топит в крови чудищ свою тоску и боль.
Но уезжать было надо.
…Они ехали шагом. Вдвоем. Был вечер, тучи пасмурного дня медленно расходились, и на западе разгоралось зарево. Синдар и нолдор, глядя на закат, видели совершенно разное. Для Келегорма алые просветы меж тучами были ранами – той незаживающей раной, которую в далеком Амане нанесли их народу; а зарево… Лосгар, вечно полыхающий Лосгар.