Ели халву, да горько во рту

– Я некогда тоже имел большую любовь к этой забаве. Всё-таки фехтование – большое искусство, сродни танцу. Почти поэзия! Признаться, я не прочь был бы немного размяться после этакой ночи.

– Буду счастлив, доктор! – Родион протянул Георгию Павловичу вторую рапиру.

Жигамонт проворно снял сюртук, расстегнул жилет и занял позицию. Юный князь ринулся в атаку. Доктор с лёгкостью отразил её и заметил, покачав головой:

– Вы шпагой тычете наугад, а нужно соблюдать тактику. У вас же не палка в руке.

Поединок продолжился, и через десять минут остриё рапиры доктора коснулось груди Родиона.

– Боюсь, вы убиты, Родион Александрович, – сообщил Жигамонт, тяжело дыша. – Однако ж и я запыхался. Отвык, отвык…

– Поразительно, – восхитился юный князь. – Я и не думал, что доктора могут столь хорошо владеть шпагой.

– А что ж прикажите? Только скальпелем? – пошутил Георгий Павлович. – Кстати, и я не чаял встретить семинариста с рапирой!

– О, нашего брата можно и с чем почище встретить, – рассмеялся Родион.

– А что ж, случись вам вступить в настоящий поединок, так и убили бы?

– Не могу вам ответить, дорогой Георгий Павлыч. Если бы речь шла лишь о моей жизни, я предпочёл бы расстаться с нею, нежели отнять во имя её спасения жизнь чужую. Я бы не поднял меч для своей защиты… Но если бы речь шла о другом человеке, то я обязан был бы вступиться… Но не дай Бог, чтобы такое случилось. Слишком велик грех!

Жигамонт с любопытством смотрел на молодого человека. Лицо последнего вдруг сделалось сосредоточено, а взгляд отстранённым. Родион расстегнул сорочку, подставляя разгорячённую поединком грудь ветру, и, помолчав, спросил неожиданно:

– Скажите, доктор, для чего, по-вашему, следует жить?

– Полагаю, что не ошибусь, если скажу, что у каждого на этот предмет своё мнение.

– Правда. А у некоторых его не оказывается, и они решают, что жить не для чего. Доктор, что должно быть в душе у человека, чтобы он так решил? И воплотил это страшное решение, как мой брат?

– Это вопрос не ко врачу, Родион Александрович. Спросите меня, как работает сердце человека, его печень, желудок, и я отвечу вам подробнейшим образом, но о душе мне ничего не ведомо. Душу нельзя препарировать, разобрать на молекулы, изучить под микроскопом. Её один только Бог знает.

– Ну, а вы? Ведь вы же для чего-то живёте?

Жигамонт набросил на плечи сюртук, присел на ограду, окружавшую одну из клумб, и ответил:

– Я никогда не спрашивал себя, для чего я живу. Ну, уж если задаться этим вопросом, то извольте: я врач, смею сказать, хороший врач. Моё дело – помогать больным, облегчать их страдания, спасать человеческие жизни. Делаю я это на совесть, и местом моим в этой жизни вполне доволен, равно как и самой жизнью. К чему ж тогда вопросы?

– Счастливы вы, Георгий Павлыч. Всё у вас по полкам разложено. Всё у вас в жизни на своём месте, как каждая вещица в вашем чемоданчике: здесь пинцеты, тут корпия, там скальпель… А в моей душе хаос первозданный. Ничегошеньки не разобрать.

– Так вам, вероятно, ради Царствия Небесного жить следует.

– Все мы ради него живём, в конечном итоге. Да только слова это всё: живу, мол, ради Небесного Царства обетованного. Нет, доктор! Кто так скажет, тот или сам себя обманывает, или других. Царствие Небесное – дар Божий, понимаете?

– Не совсем.

– А, вот, спросите ребёнка, что ему нужнее: отец или же гостинец отцов? Что вы подумаете, ежели он скажет, что гостинец?

– Что отца он не любит.

– Вот! Ему гостинец нужен, а не отец! А что нужно нам? Царствие Божие или сам Бог? Чего мы ищем? Царствие Небесное – это ещё не Бог. Его искать мало! К тому же Царствие – оно лишь после смерти, на небесах. А Бог – Он и на земле с нами, в земной нашей жизни! Я, Георгий Павлыч, не Царствия Небесного ищу, но самого Бога. Он мне здесь, теперь, в этой жизни моей уже нужен, потому что без него я и живой мёртв буду, понимаете? Я о Царствии Небесном всегда очень мало думал, ничтожно мало. Да и к чему о нём думать? Обретший Бога, Царствие Его уже, само собою, обретает…

Родион так увлёкся, что не заметил, как схватил доктора за руку и крепко сжал её. Опомнившись, он смутился и сказал виновато:

– Простите, Георгий Павлыч… Кажется, меня опять понесло… Вам ведь вовсе неинтересно слушать мои полубредовые откровения…

– Родион Александрович, вы теперь уподобляетесь лицемерам, – заметил Жигамонт.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы ведь ничуть не считаете ваши мысли бредовыми, а мне назвали их так, чтобы из моих уст услышать опровержение и поддержку. Оных я вам по этой причине выказывать не буду. К тому же я слишком мало понимаю в богословии.

– Может быть, вы и правы… – вздохнул Родион.

– Вы уж только не обижайтесь на меня.

– Что вы, доктор! Я вам только признателен. Человеку нужно указывать на дурные его наклонности, иначе он может не разглядеть их и не сумеет с ними бороться.

Это было сказано искренно и с чувством, и Жигамонт успокоился. После поединка он ощутил, что немало проголодался и, простившись с юным князем, отправился на кухню с твёрдым намерением съесть плотный завтрак и взбодриться двумя чашками крепкого кофе.

– Клап-штос!