Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Выше уже упоминалось о том, что политические взгляды братьев Бикерманов формировались под сильным влиянием отца. К Керенскому Иосиф Бикерман относился резко отрицательно. Февральскую революцию считал катастрофой, и это противопоставило его современникам его круга. В «Записках журналиста» он описывает характерную сценку: «Оставаясь вне общества, я все же не упускал случая при всякой встрече громить революцию и петушившихся вождей ее, иной раз, так как раздражение с каждым днем нарастало, с большой резкостью. Еще в первые же дни революции в вагоне трамвая, шедшего от Николаевского вокзала, где я сел, подскочил ко мне мальчишка и сунул под нос печатную прокламацию, на которой парадировал Керенский в качестве военного героя. “Ступай к черту и захвати с собой Керенского”, – отозвался я»269.

Еще более показателен другой эпизод, связанный с Ильей, который тогда уже был переведен из запасного полка в школу прапорщиков в Петергофе. Семья перебралась на лето в Петергоф, чтобы быть ближе к старшему сыну. «В школе, как всюду в то время, —пишет Иосиф Бикерман, – беспрерывно митинговали, но все же питомцы этих школ, как будущие офицеры, считались более надежными. В один июльский день я узнал, что прапорщиков или часть их погнали в Петербург на защиту Керенского против поднятого, по-видимому, эс-эрами солдатского бунта. Мысль, что мой сын будет защищать презираемое мной Врем. Правительство и, может быть, в этом бесславном деле погибнет, жгла меня, как раскаленный уголь. Я бросился в Петербург, чтобы разыскать эту часть и силой увести сына. Но уж первая половина задачи оказалась не легкой. Куда я ни бросался, набрести на искомую часть или хотя бы на след ее не удавалось. Помаявшись весь день, я на обратном пути прошел мимо Невы, великолепно катившей свои воды в блеске склонившегося к закату солнца, меня охватило отчаяние – и от того, что происходит, и от собственного бессилия. Все пропадет, думалось мне, исчезнет и эта великолепная река. Невидимые слезы уже тут душили меня. Придя домой, т. е. в городскую квартиру, я лег, зарыл голову в подушку и дал волю долго сдерживаемым слезам»270. По счастью, все закончилось благополучно. На квартиру пришла единоутробная сестра Ильи и сообщила отчиму, что ей удалось разыскать кадетов, вызванных для охраны Керенского, и выяснить, что 3-я Петергофская школа прапорщиков, в которой Илья готовился к получению офицерского звания, задействована не была.

Керенский и прочие члены Временного правительства для Бикермана-отца были бóльшими виновниками гибели отечества, чем большевики, и их естественными предтечами. В программной статье периода эмиграции «Россия и русское еврейство»271 Иосиф Бикерман писал: «До февральского переворота большевицкие атаманы, прославившиеся позже на весь мир, были отделены от России двумя фронтами, через которые и птица перелететь не могла. И все эти Ленины, Троцкие, Зиновьевы и Бухарины так и кончили бы дни свои где-нибудь на мансарде в Цюрихе или Берне, если бы в России очень почтенные люди и очень влиятельные группы не делали все, что могли, чтобы стало возможным и даже неизбежным пришествие Нечистого, – нечистого плотью, нечистого помыслами, нечистого духом… Февральский переворот был необходимым условием большевицкого властвования, но также достаточным условием развала государства и порабощения страны и народа. Большевизм ли, смута ли старомосковского образца, разиновщина ли, чужеземное господство, но Россия обречена была на хождение по мукам уже в ту роковую минуту, когда г.г. Родзянко и Милюков вышли на крыльцо Государственной Думы, чтобы приветствовать взбунтовавшуюся солдатчину… Россия начала разлагаться с первого же часа революции, и ничто не могло бы этого разложения приостановить. Все эти “если бы” совершенно ничтожны перед лицом того, что действительно было и есть еще. И Керенский, и приказ № 1, и весь совдеп – все это только пузыри на поверхности гниющего болота»272.