Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

«Греческая традиция об Эпифане начинается с селевкидских пропагандистских сочинений. Линия еврейских свидетельств начинается словом провидца – книгой Даниила. Прагматическая точка зрения греческих источников противостоит пророческой еврейских. Пророки мыслили не позитивистски, но теологически и телеологически, и по этой причине они движутся в иной, нежели греческие историки, плоскости. Возможно поэтому выделить наглядные слои внутри греческой традиции, но не в еврейских источниках. Можно спросить грека, как конкретно он объясняет образ действия Эпифана в качестве уникального события. Задать подобный вопрос иудею невозможно.

Библейское понимание истории, созданное великими пророками, может увидеть значение любого события только в связи с действиями Бога по отношению к своему народу. Когда “народы” поднимаются против Израиля, эта катастрофа может быть понята только как наказание, ниспосланное Богом. “Когда же отцы наши прогневали Бога небесного, Он предал их в руки Навуходоносора” (Езд 5:12). Для такой концепции истории объяснение или разделение различных событий, являющихся предметом рассмотрения, бессмысленны: для Израиля не имеет разницы, выбрал ли Бог в качестве инструмента наказания Своего народа Ассур или Дамаск. Иероним очень ясно формулирует эту концепцию в своем комментарии на книгу Даниила: “Причины отдельных событий известны только Ему, который управляет всем” (ad Dan 2:21405).

Но в той мере, в какой общий подъем и падение народов нуждается в объяснении, только пророческая мысль открывает путь к пониманию. В своей слепоте народы не понимают, что они всего-навсего орудие в руках Бога, и поэтому их высокомерие вызывает гнев Бога, который быстро их сокрушает и унижает…

В этой концепции истории мы не можем обнаружить индивидуальность в фигуре гонителя. Помпей в “Псалмах Соломона” изображен красками, не отличающимися от тех, какими нарисован Эпифан в книге Даниила (Ps Sal 2). По этой причине невозможно даже задать вопрос о том, как Даниил, современник событий, прагматически понимает их причину. Когда “святые” видят наступающую “мерзость запустения”, они не спрашивают “почему?”, но “как долго?” (Dan 8:13)»406.

Путем сокращения цитат Баумгартен превращает Бикермана в теолога. Между тем Бикерман подробно объясняет методологию своей работы, которая не имеет ничего общего с теологическим подходом к истории, и подчеркивает, что именно опора на документы позволила ему дать новое объяснение причин гонений при Антиохе IV:

«Сами события известны нам из исторической традиции: о них идет речь в книге Даниила, в Маккавейских книгах, в работах Иосифа Флавия и в некоторых фрагментах греческих писателей. Авторы всех этих сочинений были связаны теми предрассудками, от которых мы хотим себя освободить. Они ведут рассказ ретроспективно, под впечатлением от “мерзости запустения” и видят это последнее событие как неизбежное последствие того, что произошло раньше. Только один тип источников свободен от этой телеологической точки зрения: документы. Они были произведены для того, чтобы делать историю, а не рассказывать о ней, и по этой причине отражают ситуацию в определенный момент того периода, который мы исследуем. Еще со времен Ранке было очевидно, что историческое повествование должно опираться, прежде всего, на документы. Если настоящая история Маккавеев отличается от традиционного подхода, то это потому, что она впервые использует документы Хасмонейского периода как краеугольный камень ее структуры. Значение этих документов не было понято, и ученые часто их игнорировали»407.

В предисловии к английскому изданию «Бога Маккавеев» Бикерман, знакомый с критикой своей концепции, еще раз возвращается к исходной точке и с исчерпывающей полнотой объясняет ход своих рассуждений:

«Точка зрения критиков выражена заглавием наиболее резкой (и тем не менее заслуживающей чтения) рецензией моей книги "Wer veranlasste den Glaubenzwang der Makkabäerzeit"408 (Heinemann I. Monatsschr. f. Gesch. und Wiss. des Judentums. 1938). Был ли Эпифан инициатором гонений или, как я считаю, иудейские реформаторы? Но эта дилемма обманчива. Здесь нет или – или. На важные решения царя чаще подталкивали министры и придворные. За царем и его эдиктом стоял некий Аман или Мардохей. Но его роль оставалась скрытой. (Одной из привлекательных сторон книги Эсфири для античного читателя было обнажение этого скрытого механизма работы правительства.) Таким образом, только монарх прославлялся (или проклинался) за его решение… Итак, мы можем спросить: кто был Аманом в 167 г. до н. э.?